Чуть погодя пес встрепенулся, начал принюхиваться. "Лежать!" - сказал я. Он лег, я легонько придержал его за холку. Кто-то поднимался на холм. Зашел в калитку. Тяжело ступая, двинулся вокруг церкви. Возле Эрикова гребного вала шаги замерли. Потом человек этот прошел мимо колокольни. У могилы Нильса остановился. И долго стоял. Пигро по-прежнему била дрожь.

Он что-то произнес над могилой. Произнес? Это были странные звуки. Нечеловеческие. Наконец он ушел.

Немного выждав, я спрыгнул с ограды и тихонько произнес имя. Пигро опрометью умчался во тьму.

На тропинке, ведущей мимо посадок, меня поджидал Олуф. Вместе с Пигро.

Мы постояли, молча.

- Слышишь? - спросил я. Над нами тянула стая.

- Свиязи, - определил он.

Мы пошли дальше, беседуя о том о сем. Улучив удобный момент, я сказал:

- Я тогда был не прав. Ты хотел поделиться со мной, рассказать про Нильса, а я не дал тебе. Я думал - лучше, если я буду с тобою покруче.

Я ждал, что он ответит мне. Но он промолчал.

Тогда я решил помочь ему:

- Похоже, ты не перестаешь винить себя в его смерти. Тут есть доля твоей вины, и от этого никуда не деться. Но куда больше виновен другой. Я мог остановить вас. Я этого не сделал. Наоборот, подзадорил вас.

Я ждал от него хоть каких-то слов. А он молчал. Я предпринял еще одну попытку - и понял: слишком поздно. Олуф утвердился в мысли, что останется наедине с пережитым до конца своих дней. И это непоправимо. Как и многое другое. О чем я помню и буду помнить.

Да, теперь слишком поздно... Нам надо расстаться. Знаешь, зима в этом году была мягкая и море на этот раз не замерзло. Морские птицы разжирели, я сужу по тем, которых подстрелили Анерс и Вальдемар. Сам-то я птиц не стрелял. Хотя и разглядывал их иногда в бинокль. Ну вот, а сейчас на дворе апрель. Весна нынче ранняя, я слышал звонкий голос большого кроншнепа, по канавам уже зеленеет купырь. А теперь, Нафанаил, нам пора расстаться. Я не вправе продолжать. Но поставить точку - боюсь. Правда, боюсь.

Спасибо, у меня есть эта классная комната. Быть хорошим учителем неимоверно трудно. Зато с детьми переживаешь столько прекрасных мгновений. Кроме того, я тружусь над описанием Песчаного острова. И меня немало забавляет малыш Эльны. В конце концов Олуф, разумеется, примет решение. Но я уповаю на его благоразумие и надеюсь, что они еще поживут здесь. Бессонные ночи - провозвестницы надвигающегося одиночества; да, все идет к тому, что я останусь один на один с моими воспоминаниями, один на один со Всемогущим карателем* - и я, как Иов, восстану на Него и возропщу в своих муках, ибо предпочел бы пасть в короткой, яростной схватке, нежели сгорать от тоски.

* Ср... "Вот, скоро изолью на тебя ярость Мою и совершу над тобою гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим и возложу на тебя все мерзости твои... и узнаете, что Я - Господь каратель" (Книга Пророка Иезекииля, 7, 8 - 9).

Прощай, Нафанаил. Я расстаюсь с тобой скрепя сердце. До сих пор мне еще как-то удавалось сохранять спокойствие. Притворяться, будто все не так уж и плохо. Ну да. Я перестал чувствовать себя гостем, здесь я на своем месте. Не надо сожалеть обо мне. Если, покидая меня, ты скажешь: "Бедный!" - значит, ты ничего не понял. Все так, как тому и следует быть. Но чудесная весна может быть недоброй. Порой, когда из окна своей комнаты я гляжу туда, куда мне прежде не давали смотреть мои ели, мне кажется, что у меня есть два только выхода. Или пойти и вернуть себе то, что - как сказали бы некоторые - принадлежит мне по праву. Или же напиться до потери сознания. Я не делаю ни того, ни другого. Ни того, ни другого.

После охоты на вальдшнепов я с ней не встречался. Я вполне бы мог пойти и забрать ее и привести к себе в дом. Но этого не будет. Я вмиг задушил бы в ней ростки нового. Я был однажды к этому близок. Да, это она занимала все мои мысли, хотя и себе, и остальным я внушал, будто мне небезразлична другая, - мне нравилась такая игра. Я знаю, ей суждено расти и расцвести пышным цветом. Она на меня не похожа, и я смог помочь ей один только раз.

Но не будем больше об этом, Нафанаил.

Помню, в "Саге об Эгиле" рассказывается, что много лет спустя после смерти Эгиля в земле нашли большой человеческий череп. Он был очень тяжел и необычайно велик. Когда его отнесли на кладбище и что есть силы ударили по нему обухом топора, он лишь побелел в том месте, куда пришелся удар. Тогда решили, что, должно быть, это череп Эгиля Скаллагримссона. Вот так и мое одиночество: ничто его не берет - как топор не взял череп Эгиля. Как бы я ни роптал и ни терзался бессонными ночами, все отныне в руках Божиих.

О РОМАНЕ "ЛЖЕЦ"

Мартин А. Хансен ушел из жизни сорока четырех лет, оставив после себя пять романов, в том числе "Путешествие Йонатана" и "Счастливчик Кристоффер", рассказы, эссе, историко-культурологические исследования. Два года назад увидели свет три тома его дневников.

Завидное наследие. И все же в первую очередь имя Мартина А. Хансена связывают с его последним художественным произведением - романом "Лжец".

У "Лжеца" особая история: он родился из написанного "на заказ" радиоромана. Прочитанный весной 1950 года актером Поуэлем Керном на всю страну, он получил, можно сказать, всенародное признание, а выйдя из печати, надолго стал самой читаемой книгой в Дании. Только за последующие 20 лет "Лжец" выдержал 26 переизданий, был переведен на 9 языков, экранизирован (1970). Из сравнительно недавних обращений к "Лжецу" хочется отметить радиопостановку романа в Чехии в 1995 году.

Пожалуй, как ни одна другая книга в современной датской литературе, "Лжец" вызвал множество литературоведческих споров, критики не замедлили обратить внимание на "сумрачные глубины, скрывающиеся за ясной, спокойной поверхностью" повествования. Уже в 1971 году Оле Вивель, исследователь творчества Мартина А. Хансена, выпустил внушительный сборник под названием "Вокруг "Лжеца", куда были включены отзывы на книгу в скандинавской и зарубежной прессе, но главным образом - прочтения и толкования символики романа литературоведами, писателями и даже психологами Дании, Швеции, Норвегии и США.