- А скажите, - спросил Тулаев спину моряка с переговорным устройством, - этот профиль высечен не по приказу того чудика, что построил фонтаны?

Первым обернулся Балыкин. В его взгляде попеременно появлялись то удивление, то раздражение. Наконец, удивление победило, и Тулаев понял, что сболтнул лишнее. Ни один настоящий политработник не обозвал бы чудиком другого политработника, тем более в адмиральских погонах.

- Он, - не оборачиваясь, ответил моряк с микрофоном и что-то хрипло зашептал в него.

Балыкин с командирской резкостью стал выяснять курс, скорость и глубину на эту минуту, а Тулаев раздраженно подумал о том, что начальник особого отдела так и не приехал на причал к отходу лодки, и он так и не узнал, зачем ездил в Мурманск на своей машине Комаров.

Ободранный профиль бывшего вождя мирового пролетариата сплющился, медленно исчез за поворотом. Профиль, дома с забитыми подъездами, циклопический фонтан, атомные лодки с ободраной резиновой шкурой у причалов, - от всего этого веяло медленным, мучительным умиранием, но теперь оно уже жило в душе Тулаева, и он так явственно ощутил муки затянувшейся смерти, будто умирала со стоном какая-то часть его души, а не база в Тюленьей губе. Хотя, возможно, это просто гудела голова после бессонной ночи, дурной пьянки, скандала с Вовой-ракетчиком, гудела от мыслей о своей несложившейся жизни, от странного чувства, что Маша, смешная рыженькая Маша, не случайно оказалась рядом с ним белой северной ночью.

А стон нарастал и нарастал. Тулаев сглотнул, чтобы выгнать стон из ушей. Барабанные перепонки не отозвались на его просьбу.

Тулаев вскинул глаза от люка, в котором тщетно пытался повторно высмотреть Дрожжина, и они сразу округлились. Небо, зажатое слева и справа базальтовыми челюстями берега, почернело и вот-вот должно было разорваться на куски.

- Что это? - спросил он спину Балыкина, но вместо ответа получил боксерский удар ветра в лицо.

Черное мгновенно сменилось белым. Исчезли берег, небо, вода. Лодка пузатым дирижаблем висела в плотной снежной круговерти и, кажется, вот-вот должна была взлететь, оторваться от постылой воды и взмыть к солнцу.

- Обе вперед средний! - отвернувшись от ветра, потребовал

от моряка с переговорным устройством Балыкин.

- Есть обе вперед средний!

Через полминуты опять голос Балыкина:

- Что по лагу?

- Стоим!

Ветер хотел затолкнуть лодку в базу, лодка упрямо намеревалась выйти, и в этой жуткой схватке на время установилась ничья. Винты атомохода рубили и рубили холодную свинцовую воду бухты, но свиднуть субмарину хоть на метр вперед не могли.

Тулаев уж и рад был прыгнуть в тепло центрального поста, но рука, вцепившись в какую-то стальную скобу, не отпускала.

Балыкин еще что-то кричал, но кричал уверенно, ему спокойно, даже вяло отвечали, и эти вялые голоса постепенно успокоили Тулаева. Ветер, намертво залепивший снегом рубочные окна, стал стихать. Скорее всего, он понял, что лодку с упрямыми людьми ему не одолеть, и унесся в глубину губы, к поселку.

- Что, снежный заряд? - спросил выбравшийся из люка

адмирал, командир дивизии. - Хреновая примета.

Без жены, на которую он тогда, в строевой части, смотрел масляными глазками, он выглядел старше и злее.

- Таких примет нет, - упрямо не согласился с ним Балыкин.

- Ты почему не доложил, что у тебя некомплект турбинистов?

Балыкин посмотрел на Тулаева так, будто это он один виноват в том, что на лодке некомплект турбинистов. Чувство слитности, родства со всеми, кто сейчас терпел на рубке снежную бурю, чувство, которое, как казалось Тулаеву, сжимало здесь всех наверху в единый кулак, мгновенно исчезло.

Тулаев понял, что он все-таки лишний здесь, прощально посмотрел на скалы, которые из зеленых за минуты стали белыми, и тяжело, неумело полез в узкий люк.

10

В центральном посту было теснее, чем в магазине эпохи позднего Брежнева в очереди за колбасой. Кремовый цвет пультов, гул механизмов, колонны выдвижных устройств, стволами деревьев перегородившие отсек, голоса офицеров, - все это настолько поразило Тулаева своей необычностью, что он на минуту даже пожалел, что не стал в юности подводником. В непонятных командах и еще более непонятных докладах скрывалась какая-то тайна. Все в центральном посту ее знали и усиленно старались сделать все возможное, чтобы Тулаев ни в коем случае эту тайну не узнал.

- Тридцать пятый? Тридцать пятый? - упрямо запрашивал по связи механик лодки.

Коричневый рожок мегафона утонул в щели между его усами и бородой. Механик будто бы хотел сгрызть его эбонитовый корпус, если через минуту не ответит неотзывчивый "тридцать пятый". Вчера у него гораздо лучше получалось выжимать водку из полотенца в стакан.

- Есть тридцать пятый! - наконец-то ответили из глубины отсека.

- Тридцать пятый, открыть клапаны вентилляции концевых!

- Есть открыть клапаны вентилляции концевых!

Обрадованный механик вынул рожок мегафона изо рта и уже с расстояния объявил и ему, и всему экипажу:

- Принят главный балласт кроме средней... Осмотреться в отсеках. Провентилировать главную осушительную и трюмную магистрали.

В ответ сыпанули монотонные, точно капли осеннего дождя,

доклады: "Отсеки осмотрены, замечаний нет... Отсеки осмотрены...", ну, и так далее и тому подобное. Десять отсеков - десять голосов.

Механик, со столбнячной спиной сидящий на стуле, подался вперед, к приборам на пульте, и Тулаев наконец-то увидел Дрожжина. На нем уже была надета синяя куртка РБ с надписью "СПК" на кармане. "СПК", видимо, обозначало "старший помощник командира".

Скорее всего, во время погружения не полагалось ходить по центральному посту, но Тулаев все же протиснулся между пультами и колонной перископа, обошел адмирала, лежащего посреди отсека на кресле, очень похожем на пляжный шезлонг, и оказался рядом с Дрожжиным.

- Добрый день! - с политработницким энтузиазмом

поздоровался с ним Тулаев.

Медленными, навек пропитанными усталостью глазами Дрожжин посмотрел на бирку на кармане гостя и ответил чем-то похожим на "Сясьти".