Ну не рассказывать же о воровке, которая сначала смотрелась как артист циркового жанра, а не как свидетель возможного преступления.

- А потом... при повторе... я заметил Зака...

- От меня не должно быть тайн, - упрямо произнес Межинский. Следствие по обоим делам ведет отдел, а не только ты.

- Ясно, товарищ генерал, - впервые за все время назвал его по званию Тулаев и с удивлением заметил, как испарились остатки красноты с лица начальника.

- Какое, ты сказал, имя было записано на бумажке у Зака?

- Лев.

- Очень редкое, - довольным голосом произнес Межинский.

- Я сделал запрос в отдел кадров училища. На курсе Миуса не было

ни одного человека с именем Лев.

- А курсом старше или младше?

- Я все списки по факсу запросил. За все пять курсов, когда он был на первом. Ни одного Льва нет. Вы правильно сказали, редкое имя, - незаметно для себя польстил он начальнику.

- Что-нибудь еще есть? - небрежно спросил он.

Трудный участок доклада о Льве остался позади. Впереди были марфинская история и ночной звонок Евсеева. Над ушами Тулаева запели победные трубы. Он посмотрел на седой чуб Межинского и решил, что, если сейчас чуб не станет белее бумаги, значит, он ничего не понимает в начальнике. Трубы повторили боевой призыв. Тулаев расправил плечи, сел прямо, будто лом проглотил, и начал рассказывать таким тоном, каким начальники обычно диктуют деловые письма машинисткам.

Когда закончил рассказ о Марфинском санатории и ночном звонке Евсеева, чуб начальника был белее бумаги для ксерокса. Сделать его светлее не мог уже никто, но Тулаев все-таки попытался.

- И еще одно, - врастяжку произнес он. - Я нашел в Генштабе человека, видевшего, как Свидерский садился в "жигули" красного цвета. У водителя он запомнил лысину, у пассажира - в салоне сзади сидел еще один человек длинный, очень длинный нос...

- Очень длинный нос? - не сдержался Межинский.

- Да, он сказал, что запомнил как раз оттого, что у него нос был очень смешным.

- Неужели Носач? - сжал он кулак правой руки ладонью левой и уперся в эту конструкцию подбородком. - А тот, марфинский, как, ты говоришь, выглядел?

- Я его, честно говоря, не успел разглядеть... Но барменша сказала, что он с почти голой лысиной...

Лицо Межинского можно было фотографировать, чтобы потом хранить в Париже как эталон красного цвета. Ягода вишни на его фоне была бы незаметна. Раньше начальник не отличался такой чувствительностью. Тулаев ощутил внутренний укор за то, что сделал такое с Межинским, и вдруг догадался, что за эти два дня, пока его не было, начальника "топтали" вдоль и поперек. И особенно, скорее всего, президент, и теперь, ощутив, что цель близка и нужно лишь немного поднапрячься, он не выдержал.

Рука Межинского рванула трубку телефона. Она хрустнула под его пальцами.

- Ну что?.. Бросаем всю милицию Москвы на Марфино?..

- Виктор Иванович! - взмолился Тулаев. - Дайте мне еще полдня! Вы представляете, если милиция начнет потрошить этот район, какая волна там поднимется? Они же лягут на дно!

- А что ты предлагаешь?

- Дайте мне еще полдня. Одного преступника я видел и, можно сказать, запомнил. Второго... второго, - он вспомнил приторно-накрашенное лицо барменши. - Приметы второго я восстановлю более подробно... И еще одно: теперь я знаю цвет их машины. Для Москвы это было бы ерундовым фактом. Для Марфино или какого-нибудь ближайшего села или дачного поселка - это уже улика.

Межинский взвесил трубку. Предложения Тулаева перетягивали.

Да, он мог одним звонком от имени президента поднять по тревоге все омоны, омздоны, дивизию имени Ф.Э.Дзержинского и милицию в радиусе трехсот километров, но это уже походило бы на съемки фильма "Война и мир". Или на удар кувалдой по коробке спичек. Но где-то внутри коробки была спрятана американка со странным именем Селлестина. И вместе с коробкой могла погибнуть и она.

В пришедших вчера секретной почтой предположениях дешифровщиков-криптологов ее "Мафино" имело одиннадцать вариантов объяснения. От уже давно пережеванной им с Тулаевым "мафии" до намеков о возможных "финнах". Было даже сверхпессимистичное "ма фино" - "мой конец". Но не было Марфино, и почему-то именно в этот момент, под раздумье с трубкой в руке, Межинский впервые почувствовал, что их отдел может сотворить что-то важное.

- Хорошо, - накрыл он трубкой телефон. - Даю еще полдня.

Утром жду доклад по телефону.

- Я хотел бы подстраховаться, Виктор Иванович, - посмотрел Тулаев на пальцы начальника, разминающие свежую сигарету. - Разрешите я возьму с собой оружие?

- Штатное?

- За мной в "Вымпеле" несколько разных единиц закреплено

как штатные. Но я хотел бы взять "макаров". Его хоть и пугачом у

нас дразнят, но я не очень с этим согласен. И к тому же он хорошо

пристрелян.

- А мне "макаров" не того. Я "ТТ" люблю.

- Но мне его нельзя выносить за территорию части. Позвоните

по своей линии, чтобы разрешили.

- Сделаем, - пыхнул дымом Межинский.

Сейчас у него было лицо человека, который точно знает, какие

номера в лотерее зачеркнуть, чтобы выиграть состояние.

- А по Миусу у тебя ничего нового нет? - спросил он.

- Нет, Виктор Иванович. Дайте мне с марфинскими ребятами разобраться, а потом и к Миусу вернусь, и к его дурацкому треугольнику с точками. Я еще раз с Егором Куфяковым хочу встретиться. Вдруг к нему снова кто придет из бандюг...

39

Участковый инспектор отнес на вытянутую руку принтерную распечатку фоторобота, дочавкал мокрую колбасу и сыто отрыгнул:

- Ы-ык!.. А чего он опять натворил?

- Так вы его знаете?!

Тулаев чуть не подпрыгнул от радости. Этот обрюзгший капитан милиции с необъятным пивным животом был уже девятым участковым, которого он опрашивал в марфинских окрестностях. Над железнодорожной станцией, над давно некрашенными домами, над разомлевшим лесом уже загустевали сумерки, и сами собой возникали мысли об электричке в Москву, как вдруг у фоторобота робко возникло первое имя-намек "Он". Тулаев вновь посмотрел на портрет, на квадратное лицо с холодными, уставшими от жизни глазами, но посмотрел совсем иным взглядом, чем до этого. Изображение как бы набухло изнутри, налилось объемностью и рельефом, и показалось, что морщины у губ и на лбу легли глубже, злее.