- Отпрыгни от фрайера, шнырь! - омертвил серебряный крест
занесенную гостем для удара ногу. - Я что сказал!
- Я - шнырь?! - побагровев, повернулся к сидящему парню всем
корпусом обидчик Тулаева.
- Грузи своего кента и хиляй отсюда, - уже тише сказал серебряный крест.
Он все так же смотрел на любимого бородача, будто запоминал его на всю оставшуюся жизнь.
- Да сам ты... - хотел гость обозвать мужика позорным зековским словечком "шнырь" и вдруг осекся, наконец-то разглядев крест.
По былинным рассказам паханов зоны, в которой он торчал в последней "ходке", точно такой крест носил только вор в законе, державший в своих руках Сибирь. Может, это был и не он, но поднимать руку стало как-то боязно. За царапину на лице вора в законе его бы пристрелили уже завтра на рассвете.
- Грузи и вали, - угрюмо повторил серебряный крест.
- Мы - местные, - еле выжал гость.
- Сам знаю.
- Не надо отдыхающих трогать, - с учительской нравоучительностью вставил малиновый пиджак. - Усек?
Гость молча приподнял под мышки верзилу и выволок его на улицу, точно мешок картошки. Ноги здоровяка, обутые в дорогущие туфли сорок восьмого размера, безвольно раскачиваясь, по пути задели тычком голову Тулаева.
А тот лежал без сознания. Он так и не увидел злого, сжигающего взгляда, брошенного на его затылок холодными, мертвецкими глазами своего обидчика. Он так и не услышал, как щелкнул на груди под удар двери диктофон, докрутивший пленку до конца.
31
- Ты его не минералкой поливай, а в пасть водяры плесни, - хрипло произнесла тьма.
Веки Тулаева стали чуть сильнее, чем за секунду до этого, и впустили в глаза свет. Перед ними плавало в мути что-то красное в обрамлении оранжевого.
- Может, дежурного врача вызвать? - испуганным женским
голосом спросило это красно-оранжевое. - Он же в соседнем корпусе.
- И так оклемается.
- О-о, глаза открыл! Вам лучше?
Красное отслоилось от оранжевого и стало губами. Над
Тулаевым висело лицо барменши, а справа стоял мужик в малиновом пиджаке. Превозмогая тошноту, Тулаев сел и обернулся. Кавказцев смело из бара неизвестным ветром, а серебряный крест все так же сидел за столиком. "Абсолюта" с бородачом перед ним уже не было, и он смотрел на Тулаева таким же запоминающим взглядом, как и на бутылку совсем недавно, словно другого взгляда у него вообще не существовало от рождения.
- Отведи его в номер, - приказал малиновому пиджаку серебряный крест.
- Вы в каком корпусе живете? - простонала барменша.
Никакого номера у Тулаева не было. На ночь он остался на свой страх и риск, намереваясь переночевать в холле приемного отделения.
- Я сам дойду, - переборов себя, все-таки встал он.
Перед глазами качались лица, шторы, стойка бара, яркая витрина. Он удивленно собрал именно на ней резкость взгляда и наконец-то рассмотрел, что брошенная им бутылка коньяка не долетела до витрины, а упала, вдребезги разбившись, на пол.
- Сколько я должен? - глухо, как будто кто со стороны, спросил он.
- Ничего... Ничего не должны... Коньяк - это такая мелочь. Главное, чтобы начальство санатория ничего не узнало. Мы же здесь арендуем у них...
- А где?..
- Что вы имеете в виду?
- Где эти... ну, которые меня?..
- Они ушли, - грустно покачал головой над столом серебряный
крест. - И мы когда-нибудь уйдем... Навсегда... С концами...
- Эти... которые буянили... они - местные, - пояснила барменша.
- Из Марфино, кажется.
- А как они... сюда?..
- Так в заборе же дырок полно. И на мосту через пруды
перелезть через ограждение очень легко.
- На мосту? - удивился Тулаев, ощупывая гудящую голову.
- Да-да, на мосту. Его еще граф Панин построил. Или
Голицын. Я уж и не помню.
- Это такой с колоннами, на въезде? - кажется, вспомнил под нестихающий гул в ушах Тулаев.
- С колоннами, - подтвердила она. - Красивый такой, из
красного кирпича.
- Дай нам еще флакон "Абсолюта", - поставил на стойку уже осушенную бутылку малиновый пиджак. - Ночь только начинается.
- С черной смородиной? - бросив держащегося за стену Тулаева, барменша метнулась за стойку.
- С черной пусть бабы пьют, - цыкнул он через щель в
зубак. - А нам чистяк давай.
Проскальзывая ладонями по шершавой стене, Тулаев вышел на улицу, и ему сразу стало получше. Вечерняя свежесть, пропитанная запахом сосновой хвои, ударила в ноздри, всколыхнула туман, густыми хлопьями катающийся от уха к уху, и он медленно стал редеть. Тошнота комком все еще стояла у горла, и ныли мышцы живота, отбитые бандитским ботинком, но голова уже могла соображать. Она заставила Тулаева забыть о боли и погнала его в ночь мимо брошенных зданий дворянской усадьбы, на территории которой, собственно и находился санаторий, мимо заглохшего, вонючего пруда, вниз, вниз, к каменному мосту.
- Наждак, ты - сука!.. Пусти меня, я убью эту гниду! - остановил его голос из тьмы.
- Не рыпайся! Пошли до хазы!
Тулаев шагнул к кустам, слился с ними.
- Ты со страху в штаны наложил, Наждак!
- Заткнись, урод! Из-за тебя мы чуть на перо к вору в
законе не попали.
- Как-кому вору?! Он - хиляк моржовый! Он...
- Вор - это не он. Вор в углу сидел.
- Ну и что?! Да я твоего вора!..
- Заткнись! Если Савельич узнает, что мы прокололись, он
тебе крылышки подрежет. Забыл, как он предупреждал, чтоб больше не "светились"?
- Да я...
- Пошли... Еще эту грымзу кормить надо.
Звякнуло что-то металлическое, прошуршали ветки, кто-то матюгнулся, громко харкнул. Сколько ни силился Тулаев, так никого и не разглядел. Верзила и его дружок явно ушли, но куда - влево или вправо, - он не мог понять. Луна еще не родилась, и стояла такая могильная тьма, что в ней можно было потерять даже самого себя.
В голову опять вернулась муть. Спасти от нее мог только сон. Тулаев на ощупь определил, что перед ним металлическая сетка, перегородившая ход с моста на территорию санатория. С нее сыпалась ржавая труха, и, наверное, ладони уже стали оранжевыми. Тулаев представил, как он измажется, пока перелезет через сетку, и расхотел это делать. Желание сна оказалось сильнее, и он, подчиняясь ему, побрел по угрюмой аллее к корпусам санатория.