А было ли это вообще когда-нибудь? Был ли его город еще на этой земле? Были ли его знакомые? Мы знаем со школы, что на земле шесть материков, но кто их видел, все только знают. Может это только лишь сон? И нет в мире, и не будет другой жизни, как в этих злых горах? И нет других людей, кроме этих, в форме цвета хаки, и нет других отношений, простых, человеческих? Из забытья его вывел гнусавый шепот:

- Нэ спишь, слон? Правильно делаешь, - коверкая слова медленно прошипел Узбек. - Пашли, тэбя люди ждут.

Кухня была ярко освещена электрическим светом. Дизель не выключали и на ночь. Кот и Сергеев стояли в нетерпении посреди помещения.

- Нууу, сынуля, это как понимать? - возбужденно произнес Кот. - Не успел приехать, а уже начал права качать, свои собственные порядки заводить? Ты что? С луны свалился?

Твой друг оказался поумнее и посговорчивее. Ему объяснили только раз, что есть такое слово - надо. Тебе придется, наверное, объяснять дважды, или ты уже все понял? Осознал и раскаиваешься? Что молчишь?

А, слоняра? Все так начинали, или службы не знаешь? Все пахали.

- По службе делать буду все, а заправлять чужие постели и стирать х/б не буду, - проговорил, заикаясь от страха Иисус. Стараясь стоять спиной к стене, чтобы не получить неожиданный удар.

- Что с ним возиться, дай-ка я его почикаю, враз поймет, - крикнул Сергеев и махнул рукой. Иисус почувствовал укол в левую руку. Удивленно взглянув на руку, он увидел, как резаная рана начала медленно наполняться ярко-алой кровью. Как будто хорошее красное вино наливалось в бокал. Боли Иисус не чувствовал, но, увидав кровь, в глазах его помутилось, и инстинктивно его правая рука сжалась в кулак, и этот кулак врезал по зубам Сергеева.

Утром он едва смог разлепить опухшие веки. Левый глаз превратился в один большой фиолетовый синяк и еле-еле раскрывался. Все тело ныло. До губ просто нельзя было дотронуться. Как сквозь сон он вспоминал эпизоды вчерашнего ночного разговора. Как ни силился, он не мог вспомнить, как очутился в своей постели. Он только помнил, как Кот едва унял взбесившегося Сергеева.

- Забью, ссека, все равно забью, почки опущу, уродом сделаю, инвалидом на всю жизнь, - вопил тот.

Что же делать, - думал утром Иисус, - что же делать? Как же дальше то жить? В Союзе, вспомнил Иисус, кто-то говорил, что в Афгане нет дедовщины. Вот бы его сюда. Куда же бежать? Ну куда бежать? Еще 1,5 года такой жизни?

Да как это можно вынести, из этих полутора лет как минимум год в обществе Кота и Сергеева? Неужели ни у кого не просыпается даже искры жалости к молодым? Неужели ни у кого не осталось ничего человеческого? Да откуда же они все, сюда что, только садистов отбирали специально? Господи, я же человек. Почему же вам не жаль меня? Ну, что я вам сделал? За что вы меня? - так думал Иисус, тупо смотря в телевизор. Шла передача о металлистах. Кожно-металлические мальчики лихо дрались с люберами. Как за одними, так и за другими, гонялась милиция. Смысл происходящего на голубом экране наконец-то стал доходить до Иисуса. И когда он окончательно понял , что показывали на экране, это его потрясло.

- Гады, гады, гады - мысленно кричал он и давился слезами подкатывающими к горлу. - Вы, там, с жиру беситесь, а я здесь, сейчас... Суки, вас бы сейчас сюда... - Дальше он смотреть не мог. Набежавшие слезы погнали его из палатки на улицу.

"За что, за что, почему я", - думал Иисус, глотая соленые капли.

В 9 вечера пришел Бугай.

Подойдя к кроватям молодых, молча кинул х/б и презрительно глядя на них, произнес:

- Через два часа, выстиранное и выглаженное, на спинке моей кровати, развернулся и больше ничего не говоря, ушел к своей кровати, сел чистить автомат.

Джейран, поспешно вскочил и схватил х/б Бугая:

- Давай, пошли быстрее, чур я куртку стираю.

Иисус удивленно на него посмотрел и едва заметно мотнул головой. - Нет, - произносить слова и вообще открывать рот было почти невозможно и причиняло ужасную боль.

Джейран опешил:

- Да, я что, один должен стирать?

Сказано же обоим. Ааа, - начал заводиться Джейран, - на моей шее хочешь выехать?

Крики Джейрана стали привлекать взгляды окружающих. Народ стал с интересом наблюдать, чем же закончится эта разборка. Джейран почувствовал как бы поддержку со стороны общественности и распалился еще больше.

- Пойдешь, последний раз спрашиваю? - угрожающе проговорил он.

Иисус снова мотнул головой.

Хлесткий удар опрокинул его на землю. В глазах стало темно от боли.

Он даже не пробовал ответить. Джейран был намного его крупнее, к тому же бывший спортсмен. Ударив еще несколько раз ногами Иисуса, Джейран нехотя взял х/б Бугая и удалился стирать.

Подошел Сергеев и нагнувшись над Иисусом. Проговорил улыбаясь: - Чмо, свои же зачморят.

Коззел, - проблеял он.

Иисусу уже было наплевать, что с ним будет, будут ли его еще бить, или оставят в покое. Внезапно ему пришла в голову очень простая мысль. Все мучения могут прекратиться, прекратиться одним махом. Он сам удивился, как ему стало легко после этого. Господи, как это он раньше не додумался. Один миг - и весь этот кошмар летит в тартарары. Надо только дождаться ночи, надо только дождаться, когда все улягутся. Остаток вечера он просто улыбался сам себе, не видя никого кругом.

Вот наконец и закончился сон-тренаж.

Повозившись, посмеявшись, уснули пришедшие с наряда. Иисус начал тихонько подниматься с кровати, стараясь не скрипеть пружинами, чтобы никого не разбудить. Вот оно, вот он, сейчас. Автомат лежит там, где он его оставил с вечера на табуретке, а вот и полный магазин в подсумке.

Иисус дрожал и ни как не мог попасть в гнездо автомата магазином и защелкнуть его. Ему все-таки кое как удалось справился с дрожью. Щелчок прозвучал оглушительно, настолько, что, казалось, сейчас проснется вся палатка. Иисус уже потянул затвор на себя, но в спешке забыл снять флажок. Автомат неожиданно повело вправо. И он еще успел почувствовать удар чем-то тяжелым в шею. А потом все померкло, и память унесла Иисуса в другое место.

Очнулся он от холода, волосы его были мокрыми, тельник тоже надо было выжимать. А напротив с пустым ведром стоял Бугай с сигаретой в зубах.