"Умница", - оценил маневр Ефим. Она и была умницей. И отличницей. Хотя в свое время попортила ему немало крови.

Береславский никогда не считал своей обязанностью посещать лекции, а Марина, бессменный староста их группы и курса одновременно, считала именно так. Как же нудно она пилила прогульщика! Как же тоскливо было ее слушать!

Ефим бы и не слушал, но именно Маринка давала ему перед экзаменами свои подробнейшие конспекты, написанные к тому же самым разборчивым на курсе почерком! Все политэкономии, марксистско-ленинские философии, а главное страшные в своей толщине "первоисточники" он постиг посредством Маринкиных, в зеленой клеенчатой обложке, "общих" тетрадок по 44 коп. Десять таких он однажды подарил ей на день рожденья, вызвав полное понимание у собравшихся.

И именно Маринка, долбавшая его на каждом собрании, - а уж в ее-то группе они проводились регулярно! - отстояла Ефима, когда у того случились проблемы с КГБ. Нет, он никогда не был диссидентом - слишком отстранен был от происходящих в обществе событий. Просто не смог выкинуть случайно попавшую к нему книжку стихов. "Поэзия в лагерях", нью-йоркское издание 1973 года. Ну не смог - и все!

Сейчас уже непонятно, почему прежняя власть так боролась с поэзией. Да и авторы того сборника - теперь не лишенцы и изгнанники, а добропорядочные граждане со славным прошлым. Некоторые нынче даже проклинают демократию, оказавшуюся не совсем той, о которой мечталось на кухнях и в лагерях.

Но в то время за такую любовь к поэзии легко можно было схлопотать семь лет. Тем более что Береславский не просто хранил эту "ужасную" литературу, а еще и давал ее почитать. Как оказалось, не тому...

Все могло кончиться сильно плохо, если бы не Маринкина бешеная активность. Имея по своей общественной деятельности во всех сферах, как она говорила, "дружочков", староста сумела замять скандал, объяснив все чудаковатостью (она применяла другое слово) персонажа. Все кончилось комсомольским выговором с занесением в учетную карточку, что было просто смешно по сравнению с величиной проступка.

Ефим же, сволочь, даже не оценил подвига. В то время он уже сам активно писал стихи. И, считая себя великим поэтом, не слишком вникал в происходящую вокруг себя суету. Это качество в значительной степени осталось в нем навсегда.

После института их дороги надолго разошлись, но Береславский старался не терять ее из виду. И, как только затеял свою фирму, сделал все, чтобы утащить даму из разваливавшегося оборонного НИИ. Маринка долго отбивалась: не хотела бывшая "краснодипломница" на, как ей казалось, неквалифицированную работу. Однако, не выдержав натиска, пришла на фирму. Да и безденежье подталкивало.

Время не изменило ее абсолютно. Такая же четкая и бескомпромиссная, она делала все так, как считала нужным.

Например, когда Ефим болел, она кормила его в кабинете таблетками. С иезуитской улыбкой Марина Ивановна наблюдала, как он, с детства ненавидевший лекарства, глотал мерзкие пилюли. Сначала ему удавалось, подержав их во рту, выбрасывать в стоявшую под столом корзину. Но уборщица "стукнула" Марине (у которой опять было полно "дружочков": электрики, охранники, пожарники, уборщицы, продавщицы расположенного напротив магазинчика и т. д.), и та теперь дожидалась полного заглатывания.

Только Марина Ивановна могла, войдя в кабинет, заявить: "Какого хрена на столе бардак?" (Слишком вежливой она никогда не была.)

Или не позвать шефа к телефону во время звонка весьма влиятельного лица. Потому что шеф - кушает! А, принимая пищу, отвлекаться вредно.

Всем своим поведением Марина Ивановна заявляла: "Взял - терпи!" И Ефим терпел.

Зато в делопроизводстве царил порядок. Все взаимоотношения в коллективе, мягко, но настойчиво (и целеустремленно!) контролировались. Без какого-либо вмешательства начальника, который обычно узнавал о новостях последним.

А здоровье босса от планомерного применения пилюль не только не ухудшалось, но даже становилось лучше. (Марина Ивановна сама подбирала врачей, не доверяя случаю такой важный процесс.)

Ради этого стоило потерпеть. Да и не только ради этого. За довольно жесткой манерой поведения Береславский, как и другие сотрудники, легко читал доброту и абсолютную надежность этого человека.

В ее обществе - комфортно. А Ефим Аркадьевич, сам себя считавший законченным эгоистом, превыше всего ценил личный комфорт, как жизненный, так и душевный.

- Что случилось? - Марина устроилась поудобнее и закурила сигарету. Сам Ефим не курил, но только поморщился:

- Ты меня то таблетками кормишь, то дымом травишь. Капля никотина, между прочим, убивает лошадь!

- Тебя мой никотин не убьет, - парировала Маринка, - тебя скорее твоя лошадь убьет!

- Какая из? - поинтересовался Береславский.

- Обе, - сурово ответила референт. Маринка не любила обеих, называемых ею "лошадьми". Одна - новая Ефимова пассия, девушка ростом без малого два метра, умная в беседе и ненасытная в любви. И там, и там она уже здорово утомила Ефима.

Вторая - действительно лошадь. Береславский купил ее за двести долларов во Владимирской области и содержал на конюшне в Измайловском парке. Лошадь была беспородной и, как оказалось, малопригодной к верховой езде. Ее месячное содержание стоило не дешевле приобретения.

Марина Ивановна хорошо относилась к животным. Однако она не любила бесполезных деяний. Ефим даже и не пытался объяснять ей мотивы поступка. Да, лошадь престарелая. Да, ее должны были убить. Но не спасает же он десятки тысяч других животных, идущих на бойню! И главное, не мучается от этого. А наоборот, с удовольствием поедает хорошо приготовленную говяжью отбивную. И даже когда друг-татарин (вышеупомянутый Петя-прапорщик) угощает конской колбасой - не отказывается, а уплетает за обе щеки!

Ну, как объяснишь здравомыслящей Маринке, что случайно встретился глазами с ранее абсолютно незнакомой лошадью? (Ее везли в высоком фургоне на бойню.) Что, проехав уже 30 километров, вдруг развернул "Ауди" и вернулся! Что потратил еще полдня на организацию транспорта. И что ни капли обо всем этом не жалеет...