- Конечно же, первое, - сказал Лукошкин. - Правило "кто первый встал, того и тапки" здесь не сработает.
- Но окружности бывают разных размеров, - заметил Мухин.
- Если я тоньше, мне что, меньше есть надо? - спросил Лукошкин. - Нет. Так дело не пойдет. Каждому предоставляются равные права и свободы. Поэтому разграничение определяется правилом.
- Значит, нам нужен свод правил, - сказал Мухин. - А свод правил - это уже не та демократия. Свобода каждого ограничивается не свободой другого, а определением, то есть законом. Закон принимают представители, а не каждый гражданин в отдельности. То есть вероятность того, что закон не соответствует волеизъявлению народа, а всего лишь желание избранных, которые руководствуются своими интересами, достаточно велика.
- Константин, какое твое мнение? - спросил Лобачевский.
- Утопия.
Лобачевский немного улыбнулся и чуть развел руки в стороны.
- И он прав.
- С другой стороны, я согласен с Черчиллем, - сказал Мухин. - Кажется, это он сказал: "Демократия - это дрянная система, но ничего лучшего люди еще не придумали".
- С этим сложно спорить, - согласился Чуев, - да и не хочется. Но если я правильно тебя понял, ты просто предлагаешь называть вещи своими именами, а не прятаться за красивые фразы, смысл которых не соответствует действительности. В этом я тебя поддерживаю.
- Костя, мы здесь давно сидим, что там, на улице? - вдруг спросил Лукошкин.
- Весь город упивается в полном смысле слова "пить". Как будто бы винные склады открыли и бочки выкатили на улицу.
- Классическая схема, - сказал Лобачевский. - От того, как предсказуемо развивается ситуация, даже страшно становится.
- Как работа начинается с перекура, - заметил пьяный Богатырев, - так и новая власть начинается с банкета.
- Начнется все с поисков виноватого, - сказал Лобачевский. - Как всегда это будут евреи. Моисей, ты готов?
- Я не еврей, - ответил Чуев и откусил пирожное.
- Как это? - удивился Лобачевский. - Ты же Моисей. И не докажешь ты ничего. Не успеешь. Так что, батенька, ты еврей. Смирись с этим.
- Мукин и Штырев, конечно же, болтуны, - сказал Лукошкин, - но... они же цивилизованные люди. Образованные и воспитанные.
- Моисей, давай взорвем че-нить на хрен, - сказал пьяный Богатырев.
- Подожди, - ответил Чуев, как бы остановив Богатырева ладонью левой руки.
- Да их никто и не спросит, - улыбнулся Лобачевский. - Их поставят перед фактом, что охлос требует жертву. Если никто не виноват, никого не накажут, значит, все останется, как и прежде. Ничего не изменится. Тогда зачем было все это затевать? Так что им просто придется кого-нибудь убить.
- Но ведь крикуны не единственная партия в стране, - заметил Лукошкин. - Теперь, когда нет тотального контроля, партий станет еще больше. В конце концов найдутся люди, которые покажут, насколько абсурдны идеи крикунов.
- Именно потому, что однажды вдруг все стало можно, и начнется настоящая грызня, которая непременно перерастет в бойню.
- Господа. Вы слишком сильно сгущаете краски, - сказал Лукошкин. Всегда найдутся умные люди, которые понимают, что разрешение споров, пусть политических, с помощью кровопролития недопустимо.
- Всегда найдутся недовольные, - уточнил Чуев. - Точно так же, как найдутся и те, кто будет подначивать их, не забывая при этом делать ставки.
- А остальным в это время будет на все плевать, - добавил Мухин.
- Кстати, о многопартийности, - сказал Чуев. - Действительно, партии теперь будут плодиться как кролики. Вопрос, сколько из них готовы строить государство, а не играть в политику.
У нас Петрович, из четвертого подъезда, между прочим, тоже большая партийная величина дворового масштаба. Во времена его героической зрелости он был секретарем первичной организации на заводе "Красный трансформатор".
После прихода Лебедева к власти актуальность компартии упала. На продвижение по службе членство в ней больше не влияло. За нелояльность к стенке не ставили.
Вот и разбежались кто куда. Эти дворовые деятели через пять лет собрались и постановили восстановить первичную организацию. Сурин секретарь партячейки, Иванов - заместитель секретаря, Сидоров культмассовый сектор, а перечница Коллонтай - сектор пропаганды и наглядной агитации. Печать у Петровича еще заводская осталась. Заплатили взносы за пять лет. С тех пор раз в месяц собираются, платят взносы, Петрович в партийные билеты печать ставит, Сидоров, как культмассовый сектор, организует закусон, а Коллонтай бежит в магазин за красненьким. Вот это наглядная агитация. Вот это я понимаю. Между прочим, за пятнадцать лет в их ячейку вступили еще трое. Так что это у них теперь что-то вроде закрытого клуба. И кого попало они не принимают. Кандидатский срок как минимум полгода.
Так вот. Пока все это организуется стараниями Коллонтай и Сидорова, Иванов составляет протокол заседания. С постановлениями, на что тратятся партийные деньги. Тратятся они, естественно, на агитацию, канцтовары, поход в Музей Ленина. Даже билеты где-то нарыл и приколол к протоколу.
- Какие билеты? - спросил Костя.
- Железнодорожные. Что они в Шушенское ездили. А ты говоришь: митинг, флаги... их бронепоезд на запасном пути. Можешь не сомневаться. А случись так, что с каждого спросится: "Товарищ, а где ты был в трудный для родины час?" - у них готово дело. Быстренько представят отчет о проделанной подпольной работе. С подписяRми и штеRмпелями. А теперь скажи мне: что они смогут противопоставить желающему в диктаторы? Ничего. По привычке соберутся на пару митингов и по той же самой привычке уйдут в тихое подполье. Взносы пропивать.
- Ну так че, взорвем или нет? - повысил голос Богатырев.
Все посмотрели на него.
- Чем?! - не выдержал Чуев.
- Спокойно, - сказал Иван Данилович.
Язык его перестал заплетаться, слова стали внятными и весомыми.
Опираясь двумя руками о стол, он поднялся со стула и медленно подошел к серванту, стоящему посреди двух платяных шкафов. Все присутствующие наблюдали за ним с интересом. Богатырев вдруг замер, как будто никак не мог что-то вспомнить. Через несколько секунд, очевидно, что-то прояснилось в его сознании, он подошел к правому шкафу и раскрыл дверцы. Мухин выронил чайную ложечку, и в возникшей тишине она смачно звякнула по блюдцу.