— Согласен. Мы в экспертизе говорим не об интерпретаторе, который к фильму не приложен... А о том, что дано. Фильм это средство. И как таковое он индифферентен. Безразличен.

— Значит, все в цели? Это вы хотите сказать? Цель оправдывает средства?

— Нет. Не хочу этого сказать. Средства настолько индифферентны, что им плевать и на цель и на оправдание. Ведь вам не придет в голову обвинить руку, скажем, в хищении! Голова всему голова. Средство не тот объект, чтобы его оправдывать. Или обвинять. Печати — преступного умысла на этом средстве нет. Как только появится печать умысла — тут и хватайте преступника. Это уже будет не средство, а преступное действие. Пленка попала к вам, и вы, товарищ генерал, стремитесь ее использовать как средство. В целях нашей общей борьбы — я сужу по вашим вопросам в постановлении. А пленка и тут, и в нашу сторону, тоже не хочет гнуться! Ни в сторону мичуринцев, ни в сторону вейсманистов-морганистов. Хочу, говорит, быть сама по себе, вне вашей драки. Одно слово — индифферентна. Наш фильм отражает процесс, происходящий ежесекундно во всем живом мире. И в вашем теле, товарищ генерал. Деление живых клеток и зависимость этого процесса от условий обитания. Подтасовок здесь нет, все чисто, заявляю уверенно, как эксперт. Зачем фильм оказался у них, в этом...

— В этом кубле, — подсказал генерал.

— Да, зачем он оказался у них, что с ним хотели делать — если вы располагаете данными, как вы сказали, вот это и выясняйте. Это задача следствия. Кубло — это, между прочим, термин академика. Бессмертный термин.

— Да, знаю. У нас бывали беседы с Кассианом Дамиановнчем, не одна. Приходится встречаться. Глубокий ученый. Глубоко берет.

— Фильм этот, безусловно, является выдающимся достижением техники микрофильмирования. Обычно мы рассматриваем в микроскоп клетку уже убитую эфиром и окрашенную. В таком виде, как здесь, хромосомы я наблюдал впервые.

Федор Иванович сказал это, чтобы проверить информированность генерала о нем. И генерал сейчас же отреагировал.

— Мы располагаем данными, что вы видите эти хромосомы вторично, — сказал он вскользь. Федор Иванович заметил про себя его профессиональную страсть — показывать на мелочах, что он знает всю его подноготную.

— Эти данные неточны, — сказал он, показывая Ассикритову, что участвует в более высокой и ответственной игре. — Если вам нужны точные данные на этот счет, их даст вам академик Рядно.

Генерал встал с кресла и некоторое время таинственно смотрел на Федора Ивановича, и при этом можно было подумать, что он сгорает от чахотки. Потом он прошелся по кабинету и остановился где-то за спиной невозмутимого эксперта. Через минуту Федор Иванович обернулся и встретил его огненный взгляд — генерал пристально смотрел, оказывается, ему в затылок. «Что это он?» — подумал Федор Иванович. А генерал, прервав свое непонятное исследование, обошел стол, уперся рукой в лежавшее там заключение эксперта и принялся читать. Текст этот, видимо, уже не в первый раз, привел его в бешенство. Он ударил маленьким кулачком по бумаге и тут же взял себя в руки. Блеснув черными глазами, подался к Федору Ивановичу.

— Беззубое заключение! Беззубое! Дорога ложка к обеду. Враг забросил нам это «средство» как раз, когда ему нужно, когда у нас идеологическая борьба!

— Не считаю разговоры о клетке, о том, как расположены ее структуры и как они функционируют, идеологической борьбой, — сказал Федор Иванович. — Все, о чем вы говорите, задача не экспертизы, а следствия.

— У нас есть данные, что вы с некоторого времени стали сочувствовать лженауке.

— Я думаю, что эти данные слабенькие, — сказал Федор Иванович, смеясь.

— Вы почему смеетесь?

— Я нахожу, что сейчас как раз самое время нам обоим рассмеяться. Данные у вас слабые, иначе вы не поручили бы мне работу. Не стоит верить этим данным. Ненадежные данные.

— Надо не верить, а знать, — так любите вы говорить? Да, надо знать... И мы все будем знать.

— Не сомневаюсь. Судьба истины — быть познанной, — сказал Федор Иванович, соглашаясь.

— Ну хорошо, — генерал сел на полированный угол стола и оттуда, качая ногой в сапоге, продолжал свое неуклонное и непонятное наблюдение за лицом эксперта. — Хорошо. Разве этот фильм не доказывает... Разве это не попытка доказать, что все — в наследственном веществе?

— Фильм, снятый с живого объекта, всегда и несомненно доказывает, что прав материализм: все — в веществе.

Генерал, сверкнув глазами, спрыгнул с угла. Он обошел вокруг стола, наклоняясь и присматриваясь к Федору Ивановичу с разных позиций, как будто играл в бильярд. Не отводя глаз, попятился, вернулся к креслу за столом, сел и налег грудью на бумаги.

— Хорошо, скажу так: разве не доказывает это, что путем манипуляций с веществами можно изменить наследственность?

— Это было бы именно таким несомненным доказательством, если бы их теория была верна...

Генерал озадаченно опустил голову, вникая в эти слова.

— Чья теория?

— Тех, кто в кубле.

«Я тебя сейчас подведу к одной мыслишке», — подумал Федор Иванович.

— Так теория же неверна! — Генерал побежал вокруг стола и чуть не упал. Навис где-то сзади над Федором Ивановичем.

— Тогда этот факт опровергает ее.

— Ничего не понимаю... Ну, а если бы была верна?

— Я уже сказал, это было бы для нее неопровержимое доказательство.

— Запутали вы меня. Что раньше? Факт? Или вывод из него?

— Вы это сами знаете, — внятно сказал Федор Иванович, сидя к генералу спиной. — Но, поскольку я нахожусь в этом доме, я должен добавить: смотря о чем идет речь. В большинстве случаев вывод следует за фактом. В простой науке, вне этих стен... Но есть, вы знаете, случаи...

— Так запишите это в акте экспертизы!

— Не могу. Это не из области науки. Это — дело правосознания.

— Да, да... — сказал генерал рассеянно. Он принялся ходить по кабинету. Иногда вдруг останавливался, принимая странные позы, и все время взглядывал на Федора Ивановича, но сейчас же отводил глаза. После нескольких таких перемещений, как бы мельком, проговорил:

— Я вас понял. Дошло наконец. А как же с ответственностью?

— Н-не знаю, — сказал Федор Иванович.

— Чья же будет ответственность? Кто будет отвечать за ошибку правосознания?

— У правосознания не бывает ошибок, — строго сказал Федор Иванович, наблюдая за генералом. — Ошибки могут быть только у науки. Даже если их нет...

— Опять что-то говорите... А все же, если правосознание ошибается?

— Оно не может ошибаться. Оно меняется. А за прошлое с него никто не спросит.

— Пожалуй... Но у нас особый случай. Нам сейчас нужны знания.

— Я не уверен, нужны ли... — Федор Иванович тут же понял, что этих слов он не произнес. Вместо этого он, помедлив, сказал: — Экспертиза и дает их вам. Если случай особый, их иногда... можно отбросить...

— А отвечать?

— Я же сказал...

— А перед совестью?

— Что такое совесть? В определенных условиях она должна одобрять...

— Что одобрять?

— Действия того лица... которое решает, тот ли это случай, чтоб отбросить знания. Или не тот.

— К чему вы мне все это говорите? — вдруг закричал генерал с бешенством.

— Говорю для обоснования своей позиции научного эксперта. И о границах применения науки...

— Это объективизм у вас, а не позиция! Такой, как ваш, акт экспертизы нельзя положить в основу решения!

— Значит, я прав! Все-таки, сначала появился вывод, а потом к нему вам понадобилось добыть подтверждающий факт! — сказал Федор Иванович с некоторым торжеством. И сейчас же с облегчением сообразил, что и это он высказал только в уме. Вовремя остановился. «Суеверие и глупость», — думал он, зорко наблюдая генерала. Но не спешил выдавать ему эту свою точку зрения. Потому что суеверие и глупость, облаченные в сукно и скрипящие ремнями, и чуть пахнущие хорошим табаком, духами и вином, — они командовали здесь, и Федор Иванович не видел пределов их власти.