- Вот что! - хлопнул по голенищу плетью приказчик. - Пошто твоя дочь от хозяина сбегла? Гони немедля! Понял?

Доменщик сердито поглядел на демидовского холуя и снова перевел глаза на огненную пасть чудища.

- Ну, - прохрипел Щука. - Гони!

- Чего "ну"?

А про себя подумал: "Момент, и золы от пса не останется".

- Заберем, ежели по добру не хочешь! - крикнул Щука и повернулся к выходу.

Доменщик, опустив плечи, молчал; только сжимались и разжимались кулаки...

К вечеру демидовские холопы пригнали сбежавшую девушку в покои к хозяину. Потупив глаза, она стояла перед Никитой Никитичем. Демидов прищурил глаза, спросил слащаво:

- Почему сбежала, красавица?

Девушка молчала, хозяин ударил рукой по столу.

- Ты вот что, - приказал он строго служанке, - иди, постелю мне готовь.

Она опустила голову, зарделась.

- Ну, не мешкай, проворь!

Прислужница нежданно выпрямилась, глянула, словно ножом полоснула; затопала ногой:

- Без закону не пойду на грех. Не пойду!

- Экось крапива какая. Погоди ж ты! - прикрикнул Никита.

Он пригрозил ей:

- А ежели засеку?

- Ну и секи!

Демидов позеленел, схватил прислужницу за платье, рванул; девушка стояла на своем:

- Не пойду!

- Не баба, а черт! Ишь ты! - Никите вдруг понравилось такое упорство, но отступать было поздно; хоть служанка и крепко по нраву пришлась, а высечь надо за упрямство.

На грозный хозяйский зов прибежали послушные холуи и стащили непокорную в допросную. На скамье под розгой девка не сдалась, кричала:

- Секи, пес! Без закону не пойду.

Горемычную отстегали крепко. Пересиливая боль, она еле поднялась. Никита улыбнулся:

- Кобылка с волком тягалась, только хвост да грива у ней осталась!

Избитая глянула на хозяина с ненавистью. Демидов закусил губы, заложил руки за спину и покачал головой:

- Ишь ты упрямица.

До полуночи в хозяйских хоромах светились яркие огни. Демидов погнал нарочного за попом.

Барские посланцы выволокли седенького худущего попика из постели и в одной исподней рубахе и в портках представили хозяину.

- Ты вот что, поп, - повел злым взглядом Никита. - Приготовься разом венчать и отпевать. Ризы!

Попика облачили и повели в большую горницу. Шел он ни жив ни мертв...

Днем на шахте в мокрой дудке обвалом придавило безродного рудокопщика. Бездыханное тело извлекли из-под каменных глыб и бросили под навес, прикрыв из жалости соломой. По указу хозяина мертвеца доставили в хоромы, усадили в кресло. Мертвец почернел; нос заострился; сладковатый тошнотворный душок мертвечины наполнял горницу.

Ввели служанку; она увидела мертвеца и задрожала вся. Демидов без парика сидел посреди горницы.

- Ну, поп, венчай девку с горщиком.

- Батюшка! - Поповская бородка задрожала, глаза заюлили; поп брякнулся в ноги Демидову.

Злые глаза Никиты потемнели, пригрозил:

- Венчай, поп, девку с горщиком - сто целковых. Откажешься - в плети! Ну-кось!

Голос у попа от страха дрожал. Девицу поставили рядом с креслом. Щука затеплил восковые свечи: одну сунул в распухшую руку покойника, другую девке.

- Как звать-то? - спросил попик, не глядя на служанку.

Она молчала.

- Ты что же? - толкнул ее в спину Щука. - Зовут ее Аксинья, а этого, ткнул в спину покойника, - Роман! Запомни, батя...

Над девкой и мертвецом холопы держали венцы, а у самих от страха дрожали поджилки...

За окном занимался синий рассвет, служанку повенчали с мертвецом.

- Погоди, еще не все! - Щука сгреб мертвеца за шиворот, оттащил в угол. - Теперь отпевай. Экое горе, от радости молодожен в одночасье отошел!

Поп стал снимать епитрахиль.

- Отпевай, слышь, что ли, батя?

Демидов насупился, глянул на попа. Седенький попик засуетился, снова надел епитрахиль и задребезжал и а пуган но:

- Упокой, господи, душу раба твоего...

Покойника наскоро отпели и унесли в подклеть.

- Ну вот и все! В контору заходи, батя. Вот ты, Аксинья, и мужняя жена.

Рассвело. По улице загомонил народ. Никита Никитич глянул в окно, на сизый свет, поежился.

- Поди-ка теперь стели постель, - приказал он Аксинье...

Солнце шло к полудню, когда Щука тихонько подошел к хозяйской горнице и стал прислушиваться. За дверью стояла тишина. Никита густо покашливал.

Довольный Щука подумал: "Сошло все по-доброму... Кхи, кхи", - холоп, прикрывая волосатой ладошкой рот, заперхал.

- Ну, кто там? Какой леший? - злым голосом спросил из-за двери Никита Никитич.

По голосу холоп догадался, что хозяин не в себе. Щука распахнул дверь. В кресле одиноко сидел Демидов; приказчик повел носом: "Как там девка? Чать, прохлаждается, холопка, на барской постельке".

У холопа от изумления раскрылся рот; ему не хватало воздуха. Горница была пуста, посреди пола валялся хозяйский парик. Только тут заметил приказчик: обрюзглое лицо хозяина исцарапано, под глазом синеет добрая метина. Горный ветер барабанил рамами раскрытого окна. Щука со страхом смотрел в глаза хозяину.

Демидов сердито засопел, молча отвернулся, чтобы не видеть лица своего заплечного.

- Сбежала, подлюга! - вскипел Щука и сжал кулаки.

В тот же вечер по указу Никиты Никитича холоп Щука пошел к домне. Гордей, увидя варнака, потемнел, насупил брови. Домна жарко пылала ровным пламенем, освещая закоптелый навес.

Щука подошел вплотную к Гордею, тронул за плечо:

- Где Аксинья? Айда со мной!

Работный сгреб с плеча холопскую руку, отбросил:

- Уйди, сейчас буду пускать лаву!

Он сумрачно повернулся и пошел наверх к жерлу. Щука не отставал и шел следом:

- Слышь, что ли?

Из пасти домны летели искры. Печь тяжко, прерывисто клокотала.

- Ну что? Аль не видишь, голова? Чего лезешь?

Гордей, расставив ноги, угрюмо смотрел в жерло домны. Щука опять тронул его за плечо, скрипнул зубами:

- Идем!

- Уходи подале от греха, уходи! - быстро блеснул глазами Гордей.

Щука глянул в лицо работного и ужаснулся: оно было неузнаваемо. С глазами, наполненными ненавистью, доменщик, как завороженный, медленно надвигался на Щуку. Подпаленная борода Гордея багровела в отсветах пламени. Сухими, потрескавшимися губами он шептал что-то...