– У вас ко мне дело? – спросил он.
– Я хотел бы вам сказать несколько слов.
– Пожалуйста,
Незнакомец не был похож на просителя или сомнительного субъекта. Он попросил у Смбата минутного разговора без свидетелей.
– Господин Алимян, – начал он почти шепотом, – я считаю своим нравственным долгом обратить ваше внимание на младшего брата…
– На Аршака?
– Да.
– А что случилось?
– Он болен.
– Болен? – повторил Смбат, по таинственной манере незнакомца догадываясь, о какой болезни идет речь.
– Да, Аршак болен и не хочет лечиться, конечно, от стыда. Надеюсь, вы меня поняли, больше мне нечего сказать. Простите, я исполнил свой долг…
Сказал, поклонился и вышел.
На свете много людей, считающих необходимым «исполнять нравственный долг» ради нарушения душевного покоя ближних. Сами неудачники в личной жизни, они с особенным удовольствием сообщают другим дурные вести.
Смбат терялся в догадках: чего собственно хотелось незнакомцу? Уж не помешанный ли он, или мистификатор? Так или иначе – надо проверить.
Смбат поднялся наверх. Аршак только что вернулся из школы и завтракал так быстро, точно над ним стоял, подгоняя, полицейский.
– Пойдем ко мне, дело есть, – сказал Смбат.
Аршак, решив, что брат собирается говорить с ним об утреннем случае, отказался: ему пора на пятый урок.
– Э-э, дружище, какие тут уроки! – горько усмехнулся Смбат. – Тебе надо думать о том, чтобы сохранить жизнь, а не об учении. Встань, закрой двери, не зашла бы мать.
Аршак молча исполнил приказание.
– Когда ты заболел? – спросил старший брат таким тоном, словно болезнь Аршака была ему давно известна.
Юноша побледнел. Этого было достаточно. Смбат понял, что незнакомец неспроста исполнил «свой нравственный долг».
– Почему ты не лечишься?
– Незачем, я не болен, – ответил Аршак, крутя пуговицу мундира.
– Да это видно хотя бы по твоим бровям и ресницам. Удивительно, что я только сейчас обратил на это внимание. Сию же минуту идем к врачу!
Как ни старался Аршак уклониться, это ему не удалось. Смбат почти насильно вытащил его из дому и усадил в экипаж.
Подробный осмотр врача подтвердил присутствие опасного недуга. Болезнь хоть и перешла во вторую стадию, но оставалась надежда на излечение. Ужасное зрелище! Еще не успев расцвесть, уже увядал юноша, как придорожный цветок, преждевременно поблекший от разъедающей пыли, подымаемой прохожими…
– Не подумайте, что это единственный случай, – заметил врач, – сейчас у меня еще два пациента в возрасте вашего брата.
Только этого не хватало, чтобы переполнить чашу горечи в сердце Смбата. Он весь был погружен в заботы о Микаэле, а тут и другой брат погряз в еще большей мерзости, да в таком юном возрасте.
О болезни Аршака Смбат сообщил только Серафиону Гаспарычу. Они решили приставить к Аршаку особого надзирателя, чтобы тот удерживал его от распутства. Отныне Аршак не должен один отлучаться из дому. Решили взять его из школы: пусть уж лучше остается недоучкой – жизнь дороже ученья. Аршак противился, возражал против назначенной ему опеки, но в конце концов покорился. В его комнате поставили вторую кровать для надзирателя, и юноша превратился как бы в арестанта. Вдове не сказали о страшной болезни сына, но убедили ее, что надзор над ним необходим: это убережет его от дурного влияния товарищей.
– Ох, уж эти товарищи! Они и сбили с пути моих сыновей, – простонала Воскехат и, глядя в глаза Смбату, добавила: – И тебя тоже они с ума свели, иначе ты не решился бы на такое дело.
Жизнь Смбата была вконец отравлена. Отношения с женой все более и более обострялись. Супруги почти не сдерживали себя, не скрывали взаимной ненависти.
Антонина Ивановна буквально проклинала тот день, когда встретила Смбата. Это была горькая ирония судьбы, а не взаимная любовь. Она считала Смбата человеком благородным и умным, но между ним и собою чувствовала глубокую пропасть; видела бездну и сознавала, что бессильна перешагнуть ее. Давнишняя глухая неприязнь к родне мужа становилась все непереносимее для нее, особенно ввиду острой ненависти вдовы Воскехат и жены Марутханяна.
Смбату было двадцать три года, когда он встретился с двадцатишестилетней Антониной Ивановной. Невозвратимое время! Мимолетные порывы юности, так дорого стоившие ему! Пылкое воображение под влиянием романов Тургенева и Толстого идеализировало заурядную курсистку. Он увлекся ее смелыми чувствами и свободными взглядами на жизнь. Однако вскоре Антонина Ивановна потеряла обаяние и как спутница жизни и как женщина. Между ними разверзлась пропасть, как только супруги поняли, что во многих отношениях, при всей их уступчивости и снисходительности друг к другу, их взгляды на жизнь противоположны. Были вопросы, захватывавшие Смбата, но казавшиеся непонятными, а подчас даже смешными Антонине Ивановне. Она не сознавала, что отталкивает мужа, оставаясь безучастной к этим вопросам.
Холодность Смбата сменилась ненавистью, особенно, когда настало время подумать об обучении детей. Единства у супругов и тут не было. Между ними возникали такие схватки, что они подчас не щадили самых заветных чувств друг друга.
Так текла их совместная жизнь в течение шести-семи лет. Полученная от отца телеграмма: «Умираю, приезжай. Хочу видеть тебя в последний раз» – усилила ненависть Смбата к жене. Ему казалось, что отец умирает преждевременно и причина этой смерти – несчастный брак сына.
– Я уезжаю на родину, – сказал он Антонине Ивановне. – Не знаю, вернусь ли…
Это была неосторожная фраза, вырвавшаяся в минуту раздражения. Разве мог он разлучиться с детьми, которых так любил?
Антонина Ивановна отнеслась безразлично к печальной вести. Зловещая телеграмма не произвела на нее ровно никакого впечатления. Там, на далеком Кавказе, умирает какой-то купец, которого она никогда не видела, стоит ли печалиться о нем, хотя он и свекор ей?
– Я чувствую, что с сегодняшнего дня пути наши расходятся, но не забудьте детей, – сказала она мужу на прощанье.
И вот не прошло и трех месяцев, неразрывная цепь опять сковала их, но для того чтобы окончательно разделить. Вдали от родных Смбату еще удавалось кое-как мириться с семейными невзгодами. Теперь он понял, как велика и неисправима его ошибка. Родной кров пробудил в нем задремавшие было чувства. Смбат увидел, что, как ни далеко он отстоял духовно от своей родни, все же кровью и сердцем связан с ней навеки.
– Позвольте мне вернуться туда, откуда я приехала, – сказала однажды Антонина Ивановна. – Теперь вы богаты и можете обеспечить наших детей. Вы меня не любите, и я вас тоже не люблю. Вы ошиблись, ошиблась и я… Отдайте мне детей, и я вам возвращу свободу.
– Вот как? – воскликнул Смбат возмущенно. – Я пренебрегаю дарованной вами свободой, мне дороги только мои дети.
Разговор оборвался: вошел Алексей Иванович. Он был одет по последней моде: широкие брюки, короткий пиджак с закругленными краями, жилет с открытой грудью и вышитая рубашка с высоким отложным воротником.
– Смбат Маркович, – обратился он к зятю, поправляя пенсне, – когда вы нас отвезете поглядеть на «вечные огни»? Говорят, чрезвычайно любопытно. Не мешало бы побывать в храме огнепоклонников, а?
Смбат, не отвечая, вышел.
Алексей Иванович, приподняв брови, проводил его удивленным взглядом и, повернувшись к сестре, сказал:
– Удивительно бестактный народ эти азиаты, совсем не умеют обращаться с гостями.
– А гостю следовало бы держаться тактичнее, – укоризненно заметила сестра.
– Глупости говоришь, Антонина.
– Я серьезно говорю. Скажи, пожалуйста, когда ты думаешь вернуться в Москву?
– В Москву? – переспросил Алексей Иванович. – Погоди, ведь я только приехал, что же ты, так сказать, выгоняешь меня?
– Ты можешь запоздать и потерять место.
– Беда не велика. Уж не думаешь ли ты, что я очень дорожу должностью делопроизводителя? Знаешь ли, голубушка моя, я хочу попросить Смбата Марковича устроить меня здесь, так сказать, на какое-нибудь приличное место, а?..