Некогда миндальничать! Ведь нам бы Главное - не допустить до взрыва, А иначе с треском рухнет дамба, Вал свирепый прыгнет на столицу, И на миг мелькнут в волнах разлива Наши перекошенные лица.

2002

Андрей Добрынин

Здоровье у меня на ять, В порядке все мои дела, Но где же мне подругу взять, Чтоб понимать меня могла?

Я верю - все случится, как В завязке телемелодрам: Моя любовь войдет в кабак, Где я сижу по вечерам.

И я, как рыба хвостокол, Шипами глаз ее пронжу, И плюхнется она за стол, Где каждый вечер я сижу.

И опишу я ей тогда В Чечне все подвиги мои И у горы Урус-Балда Ожесточенные бои.

Как я вставал, крича:"Вперед, Ура, за Путина, сынки!" И, обернувшись, видел - прет Весь батальон за мной в штыки.

Как бешеных бородачей Из автомата я косил, И знать навряд ли нужно ей, Что я от службы откосил.

Пусть что-то я присочинил, Пусть даже все - от "а" до "я", Но я героев не чернил Напротив, к ним тянулся я.

Ведь я же вижу как сейчас Всех тех, кого я уложил, Ведь я, покуда вел рассказ, И впрямь геройской жизнью жил.

Увидев взор мой огневой, С ума вдруг девушка сойдет, Поняв, что перед ней герой, И вскоре на спину падет.

И как, скажите, ей не пасть В противоборстве половом? Герой всегда имеет власть Над слабым женским естеством.

Андрей Добрынин

А те, что мучились без баб В грязи, на линии огня, Мне не засунут в глотку кляп Они как раз поймут меня.

И скажет павший ветеран, В раю услышав мой рассказ: "Для дела можно врать, пацан, Уж ты там отдуплись за нас".

Да, так сложилось в наши дни У каждого своя стезя: Урус-Балду берут одни, Другим же рисковать нельзя.

Они об ужасах войны Должны поведать за столом И женщин всей большой страны Согреть своим мужским теплом.

2002

Андрей Добрынин

Как ты смеешь свой жребий хулить, человек? Пусть в обиде ты даже на мир и людей, Но ведь есть еще мир благородных идей, И уж он-то тебя не отвергнет вовек.

А когда ты устанешь от умственных нег, То к метро выходи и в ладони своей Сосчитай с бормотаньем остатки рублей И в ларьке попроси разогреть чебурек.

А когда чебуреку в резиновый бок Ты вопьешься зубами отъев полукруг, То холодного пива запросит душа, И на пиво деньжонки отыщутся вдруг, И во рту закипит горьковатый поток, И, хрустя по ледку, подойдут кореша. Вместе с радостным смехом, с пожатием рук С моря теплого вдруг долетит ветерок: Тут-то ты и постигнешь, что жизнь - хороша.

2002

Я, поверьте, ничуть не в обиде на то, Что вы сердце мое попытались разбить И что речью, отточенной, как долото, Постарались мне также и мозг продолбить.

Для поэта все женские зверства - ничто, Из-за них он себя не намерен губить Он лишь выпьет с товарищем десять по сто, Чтобы после, как слон, о любви вострубить.

И когда его к дому товарищ ведет, Не давая хмельному поэту упасть, Сам поэт семенит, как лунатик, по льду, Но он видит вокруг не сугробы, не лед Он с любимой находится в дивном саду, Раздевает ее, извлекает елду... Такова вдохновенья великая власть.

2002

Андрей Добрынин

Как манекенщица от Гуччи, С народом я надменен был, И потому на всякий случай Мне каждый встречный морду бил.

Но я воспринимал увечья Подобно Божией росе: Казалось мне - я знаю нечто Такое, что не знают все.

Народ сворачивал мне челюсть, Давал пинки и плющил нос, Но, как таинственную ересь, Я это нечто всюду нес.

Народом, яростно сопящим, Приравнивался я к врагу, Но при раскладе подходящем Не оставался я в долгу.

Вот так, нажив вставную челюсть И сплюснутый остяцкий нос, Свою таинственную ересь До лет преклонных я пронес.

А ныне знание благое, За кое всяк меня лупил, Как в результате перепоя, Я взял и полностью забыл.

Оборвалася нить сознанья И не припомнить, что и как. Кругом снега, трамваи, зданья, В мозгу же - беспросветный мрак.

Изречь бы слово громовое Но лишь мычу я, как немой. К чему же были все побои И травмы все, о Боже мой?!

2002

Андрей Добрынин

Тот, кто храпом своим оскверняет потемки, Никому не желает, конечно же, зла, Но здоровье мое превратилось в обломки От бессонных ночей, коим нету числа.

Был недавно и я человеком добрейшим, Пока жизнь не свела нас под крышей одной, А теперь осознал, почему мы их режем Даже близких людей, не считаясь с виной.

Вот, смотрите: лежит человек одаренный, Образованный, знающий много всего, Но одно занимает мой мозг изнуренный: Как бы мне половчее зарезать его.

Да, не сам выбирал он себе носоглотку, Как нельзя, например, выбирать нам судьбу, И лежит, и во сне улыбается кротко... Но по мне ему лучше лежать бы в гробу.

Храп сродни обезьяньим паскудным гримасам, Он смолкает, чтоб снова злорадно взреветь, То журчит тенорком, то зарыкает басом, То в нем слышатся флейты, то трубная медь.

Издевательством кажутся эти рулады. Понял я: коль оставить в живых храпуна, В отношенья людские проникнут досада, Неприязнь, раздраженье, и вспыхнет война.

На войне же выказывать надо геройство; Не случайно Басаев так всем надоел: Он кончал Академию землеустройства, Ну а там в общежитии кто-то храпел.

Вижу, ты меня понял, ты малый неглупый: Коль храпун среди ночи захрюкает вдруг, Ты тихонечко нож под подушкой нащупай И на цыпочках двигайся тихо на звук.

И поверь, что трудна только первая проба Дальше легче пойдет: ведь тобою во мгле Управляет не мелккая личная злоба, А желание мира на этой земле.

2002

Андрей Добрынин

Печальный вид: народ страны огромной, Подобно крысам, там и сям шныряет, Подсчитывает что-то, отмеряет, Прикидывает - в жажде неуемной

У ближнего отбить достаток скромный, И образ человеческий теряет, И, чтоб добыть какой-то хлам никчемный, В ловушки очевидные ныряет.

О жалкий мир! Меня ты не уловишь, Тем более избрав орудьем лова Смешные блага нынешнего века. Какую кару ты в ответ готовишь Не ведаю, но сердце к ней готово, И ты бессилен против человека.

2002

Гремя, как лягушонка в коробчонке, В своем авто несется по ухабам Лихой богач к своим продажным бабам, И брызжет грязь на шубку старушонке.

Пусть старая ругается в сторонке, Но наш герой давно не внемлет слабым У тех, кто стал грядущего прорабом, Слабеют слуховые перепонки.