Уехал ответственный за факельную группу и его жена - оба прирожденные лидеры. Простился с нами и мой бывший ученик, один из опытнейших наших туристов.
"Ищи женщину!" - среди новичков-студенток были две девушки, скоро вышедшие замуж за бывшего командира и за бывшего школьника.
Конечно, я крепко переживал. Людмила Яковлевна и "старички" объясняли мне причины случившегося, но все, что они говорили было неубедительным, и я так и не понял, что привело к расколу группы. Уехавшие еще год походили вместе, потом девушки отсеялись, а ребята до сих пор ходят в горы, но порознь, со своими новыми знакомыми. Иногда наши пути в горах пересекаются, мы общаемся, но суховато и недолго. Командир "факельщиков" создал в школе очень сильную туристскую секцию, несколько раз ездил с нею в Альпы и выводил ребят на Тянь-Шаньские маршруты четвертой категории сложности, на которые наша группа никогда не замахивалась.
Но вот что интересно. Я думал, что после отъезда новичков настроение в группе упадет, что всех будет давить неожиданный раскол. Ничего подобного! Школьники расцвели, как-то выпрямились, словно сбросили невидимый гнет, а взрослые сказали, что все к лучшему, всех в свою веру не обратишь и нечего тут убиваться. О расколе перестали вспоминать через несколько дней, и поездка по городам, и работа на колхозных бахчах прошли как всегда дружно и весело. Но повторяю: я так и не понял причины конфликта, и как не перебирал день за днем нашу поездку, не нашел сколько-нибудь серьезных случаев, каждый из которых в отдельности или все вместе могли что-нибудь объяснить. Не дано мне было это понять, не дано...
Прошло пятнадцать лет. Группа жила обычной, уплотненной во времени жизнью. Постепенно менялись поколения. Из интернатских остались только три человека, а бывших школьников и первых студентов пединститута - человек десять. Появился новый народ из колледжа, нескольких ребят привели учителя из своих школ, кто-то примкнул к нам в подмосковных походах, кого-то пригласили ветераны. У костра попрежнему собиралось до семидесяти человек. И в этом благополучии вдруг снова зазмеились трещинки, словно ломом ударили по непробиваемому стеклу. Как ни обидно, но этот лом оказался в руках Сережи Паршина, моего постоянного соавтора по написанию сценариев, автора Гимна группы. Способнейший человек и прекрасный учитель, Сережа занимал в группе какое-то особое положение. Не сходясь близко со многими, он был одним из самых авторитетных ребят, его слово было всегда весомым и не только потому, что он умел отстоять то, о чем говорил: Сережа не чурался никакой работы. Завалить сушины, развести костер, поколдовать с примусами - все у него выходило споро, как будто играючи. На горных маршрутах он тоже среди лучших. Помню, на Тянь-Шане, перед короткими привалами на ледниках, он уходил вперед, и, когда отделение подтягивалось к нему, уже кипел чай в котелке, поставленном на личный портативный примус, который для таких случаев Сережа носил с собой. С ним всегда было надежно в горах, и, не занимая в группе никаких официальных должностей, он последние годы был чуть ближе ко мне остальных туристов, во всяком случае, я всегда считался с его мнением. Еще студентом колледжа, а потом учительствуя, он работал у меня лаборантом, и это тоже сближало нас. Несколько раз я предлагал Сереже подумать о высшем образовании с дальнейшим прицелом на аспирантуру, но такие разговоры он обрывал и своими дальнейшими планами со мной не делился. Около десяти лет Сережа был в группе, разумеется, получил звание "старичка", я даже прикидывал не сможет ли он в будущем заменить меня на посту руководителя. Девчонки скопом влюблялись в Сережу, но не все решались запросто подходить к нему: пустопорожней болтовни Сережа не выносил, мог грубовато оборвать поклонниц, а до уровня его интересов девушки колледжа не дотягивались.
Где-то в начале 90-х я заметил, что и по отношению ко мне у Сережи начал появляться покровительственный тон, какие-то улыбочки во время бесед и чтения у костра. Все чаще при общих разговорах и дискуссиях Сережа бросал неумные реплики, явно показывая, что наши занятия для тупоголовых, а иногда демонстративно уходил к палаткам. Лучший наш гитарист, он отказывался теперь играть, сидел молча, равнодушно посматривая на поющих. Постепенно вокруг Сережи образовался вакуум, он общался только с тремя своими друзьями, презрительно отталкивая остальных. Скоро Сережа ушел из школы и занялся мелкой коммерцией. Его друзья тоже пробовали себя в бизнесе, их интересы где-то переплетались, и некая обособленность этой четверки от группы была объяснима.
Несколько раз пытался поговорить с Паршиным, но он отмалчивался и однажды сказал:
- Вы - "Бугор". Какие между нами могут быть споры? Вы всегда правы.
Я видел, что дело идет к разрыву. Людмила Яковлевна и Александра Марсовна говорили мне о крайней нежелательности пребывания Сережи в группе он не только грубит и презирает всех, он начал похабно острить и уже несколько девочек сказали, что не появятся в группе, пока в ней будет Паршин.
Но я все-таки медлил: многое связывало меня с Сережей - и "литературные" труды, и горы, и частое домашнее общение. Но после очередной похабной выходки, когда все замолчали у костра, а женщина, кандидат наук, возмутилась: "Как ты себя ведешь, ты где находишься?!" - я понял, что запустил это дело и
вызвал Сережу в свой кабинет.
- Вот, что Сергей. Я не хотел бы доводить все до общего собрания, но твое поведение...
- Не надо, Вэ-Я. Это лишние разговоры. Я должен уйти?
- Да.
- Всего хорошего!
Но ушел Сергей как-то странно. К очередному походу он появился на вокзале, дошел с нами до стоянки, и вместе со своими друзьями поставил палатки метрах в ста от наших. Так и повелось: мы ставим свой лагерь, а Паршин с товарищами - свой. Они к нам не подходят, мы к ним. Скоро паршенский лагерь прозвали Хутором. Все чаще с Хутора неслись пьяные крики, а когда к нему подошла наша женщина из семейной группы и попросила утихомириться, потому что маленькие дети не могут уснуть, Паршин послал ее по вполне определенному адресу. Мужья тут же встали, чтобы "разобраться", но я остановил их: "Не стоит. Нам еще драк не хватает".