Мне вспоминается директор другого планетария, Вильнюсского. Думается, он, этот деликатный, тихий и уважаемый в городе человек по фамилии Камишаускас вообще не способен кричать, даже если его будут принуждать все Политбюро, вместе взятое. Что поделать — собранность, сдержанность и элементарное чувство меры никогда не были в числе национальных достоинств русского народа. А Прибалтика — это особый, красивый мир и жизненный уклад, пропитанный гуманизмом. Я был там многократно — курсантом, офицером, лектором, курортником.

Нашу дрейфующую, как «Летучий голландец», группу мы назвали Московской уфологической комиссией. А чуть позже, в отличие от других возможных московских комиссий, добавили к названию «имени К. Э. Циолковского».

Где мы только ни заседали — в редакции газеты «Социалистическая индустрия», в задней и передней комнатах музея имени Николая Островского, в аудитории корпуса гуманитарных дисциплин МГУ. Там нас по чьей-то наводке накрыл проректор МГУ. Он вбежал не хуже Парцевского и, заикаясь, потребовал освободить аудиторию, где якобы вот-вот должны начаться какие-то занятия. А в этот момент как раз выступал импозантный Куницын. Проректор его узнал и сменил гнев на уговоры. Но работа была сорвана, и мы ушли длинным коридором, зияющим открытыми дверьми пустых аудиторий. Следующее прибежище комиссии клуб Шелкового комбината имени Я. М. Свердлова близ Новодевичьего монастыря. Здесь мы проявили дипломатичность, оформившись как вновь образованный Народный университет научно-технических знаний. Я расписал тематический план цикла занятий на несколько месяцев, но не поставил нигде своей фамилии. Для официальных органов она стала одиозной. План был напечатан, вывешено расписание. Прибывали желающие участвовать. Порою заседания превращались в расширенный ученый совет, где присутствовало больше сотни человек.

Но меня пригласили выступить и на настоящем ученом совете в Институте прикладной геофизики. Предложение исходило от директора института С. И. Авдюшина. Совет как совет, доклад как доклад. Вопрос — ответ. Практически никакой дискуссии. Никто не встрепенулся, никто не возмутился. Приняли к сведению, пожелали взаимных успехов. Кто-то даже похлопал в ладоши, а кто-то, правда, посоветовал расширять фактографическую основу за счет отечественной, а не зарубежной статистики. Я согласился, сказав, что уфологи-общественники стремятся именно к этому.

А через пару недель газета «Труд» рассказывает об этой встрече в унизительном для меня тоне. Схема заметки классическая. Сначала письмо читательницы: можно ли доверять конспектам лекций В. Г. Ажажи, где рассказывается о невероятных вещах (дается пример невероятного). Газета отвечает, что с этим вопросом они обратились к специалистам.

Член-корреспондент АН СССР В. В. Мигулин, например, говорит, что доверять Ажаже нельзя. Его не раз критиковали за ненаучность, и даже пришлось за это уволить из Академии наук.

Вот это да! — думаю. Ведь чтобы быть уволенным из академии, надо сначала быть туда зачисленным. А я соприкасался с ней только по общественной линии через секцию подводных исследований Океанографической комиссии, работая не в академической системе, а в оборонке.

Затем редакция обращается к Авдюшину. Да, говорит он, знаем такого. Недавно его подвергли разгромной критике после выступления в нашем институте.

Интересно, кто из них фантазирует? Корреспондент или Авдюшин? Когда была эта критика? Может быть, до моего выступления или когда я уже уехал? И где она проходила? В курилке под лестницей или, простите, в туалете?

Смело иди своей дорогой, и пусть люди говорят, что им угодно. Этот давно известный тезис мне нравился, и я старался не растрачивать время, энергию и себя, в конце концов, на сведение счетов, отстаивание прав, а выражать себя делами. «О, гримасы двадцатого века! Если будешь тонуть в дерьме, все равно права человека завсегда на твоей стороне».

А тут еще статья Б. Коновалова в «Известиях» «Тайна летающих тарелок раскрыта?». Корреспондент начинает с того, что теперь Ажажа и другие заядлые «тарелочники» вынуждены замолчать, ибо… Ибо два океанолога А. Монин и Г. Баренблат математически обосновали образование в морях и океанах линзоподобных пучностей. Эти линзы — суть порции воды другой плотности образуются, видимо, во время шторма, долго сохраняются, могут содержать в себе посторонние включения и должны выглядеть в воде как летающие тарелки. Далее исследователи, используя метод подобия, переносят эти рассуждения на атмосферу. По Монину Баренблату — сокращенно МБ — «летающие тарелки» — это концентрации воздуха другой плотности, в которых может также собираться промышленная пыль, придавая им «металлический» оттенок. Их мгновенное исчезновение тоже объясняется — это есть ничто иное, как мгновенное рассыпание при попадании в слой с резким перепадом плотности. Вот и все. Простенько и со вкусом. А главное, что «сделано в академии».

А то, что это явная нелепица, которую смогли измыслить люди, неудосужившие себя хотя бы повернуть в сторону модели НЛО «головы качан», так это никого не волнует. Ребенку понятно, что тарелка конструкции МБ не полетит против ветра, а НЛО летает, что она не может образоваться на высоте с десяток километров, где НЛО гоняются за самолетами. И, наконец, детище МБ не оставит посадочных следов и явно не исторгнет из себя человекоподобных существ.

И я решился. Дай, думаю, пожалуюсь на «Труд», а заодно и на «Известия» секретарю ЦК КПСС Зимянину. И отправил письменную жалобу.

И вот звонок из ЦК. Звонят на работу, в ЦНИИ. «Мы хотели бы с Вами поговорить, приезжайте». Я: «Раз Вы хотите, раз я Вам нужен, приезжайте Вы. Тем более у меня сейчас нет ни транспорта, ни лишнего времени, я сдаю тему». Пауза. Видимо, советуются, как поступить. Но главное в партократии — не дай, Бог, не выполнить распоряжение босса. «Подождите, мы Вам перезвоним». Через час на цековской «Волге» я приехал на Старую площадь.

В кабинете инструктора ЦК Александра Серафимовича Потапова смиренно старился от ожидания заместитель главного редактора газеты «Труд». Фамилию его я сейчас не припомню, не записал. Помню только, что с одним глазом у него было не в порядке, чуть ли не повязка, как у Кутузова или Моше Даяна. В общем, как высмеивал Аркадий Райкин склеротиков: «Помню, что наши были в трусах».

А Потапова я вписал в свой блокнот. Уж очень он понравился мне своей обходительностью, плавно перетекающей в задушевность, хотя смысл беседы заключался в ее бессмысленности. «Вот вы тут пожаловались товарищу Зимянину. Да, пожалуй, газета была не права. Поспешила, редакция не проверила. Нельзя так работать (взгляд в сторону редакции)». Вступает замглавного: «Если бы я в тот день дежурил по номеру, такого бы не случилось. Мы признаем свои ошибки». Я: «Тогда давайте опровержение». Потапов: «Вы уж нас извините, но в газете такого масштаба не принято». Я: «А оболгать человека многомиллионным тиражом принято?» Потапов: «Давайте возвысимся над личными обидами. И газета, и я приносим вам извинения. Такого больше не повторится». Я: «Извинения я, конечно, принимаю. Но почему все это напоминает дорогу с односторонним движением. Почему редакции не берут статьи уфологов и не публикуют их хотя бы в порядке дискуссии? Почему нас отлучили от общества «Знание» в тот момент, когда проблему ВЦ и НЛО только обсуждать и обсуждать?»

Потапов проводил меня по ковровой дорожке до лифта и, тепло прощаясь, просил звонить, если будут препятствия моим выступлениям.

Я поделился этим со своим братом Эрнстом, также работавшем в одном из московских почтовых ящиков. И он сразу решил устроить там мое выступление, чтобы уменьшить число косых взглядов, бросаемых в его сторону. Его партком был против. Тогда он по наивной простоте позвонил Потапову, но, на всякий случай, назвавшись другой фамилией. «Какие лекции? Ни в коем случае. Ажажа распространяет буржуазную идеологию».