– Знаю. Но знаю также, что дипломированный врач, который в соответствии со своим долгом обязан был оказать помощь, в данном случае отказал в ней пациенту.

– Это неправда, – вмешался доктор Павлицкий. – Я осмотрел пострадавшую и сделал заключение, что ее состояние безнадежно. Она умирала.

Знахарь увидел широко открытые глаза Марыси и ее мгновенно побледневшее личико:

– Вовсе нет, – возразил он. – Никакой опасности не было.

Доктору от негодования кровь ударила в лицо.

– Как это?! А что же вы сами тогда говорили?

– Ничего не говорил.

– Это ложь!

Знахарь промолчал.

– Это не имеет значения, – вмешался сержант. – Так или иначе, пан Косиба, вы за это в ответе, хотя я должен вам пояснить, что ваша вина невелика, поскольку нет пострадавшего. Никто не пострадал из-за нарушения паном закона, напротив, пациенту была спасена жизнь. Но серьезнее обстоит дело по следующему вопросу: с помощью каких инструментов пан провел операцию?

– Разве это не все равно?

– Нет. Потому что пан доктор Павлицкий заявляет, будто вы присвоили его инструменты.

– Не присвоили, а украли, – жестко подчеркнул доктор.

– Значит, украли, – повторил сержант. – Вы признаете это, пан Косиба?

Знахарь молчал, опустив голову.

– Пан комендант! – заявил доктор. – Приступайте к обыску. Саквояж, видимо, здесь или спрятан в хозяйственных помещениях.

– Извините, пан доктор, – предупредил полицейский, – но прошу не диктовать, что я должен делать. Это мое дело.

Сержант сделал паузу и снова обратился к знахарю:

– Вы признаетесь?

– Да, – кивнул головой знахарь после минутного колебания.

– Зачем вы это сделали?.. Хотели нажиться или потому, что без этих инструментов вы не смогли бы спасти пострадавшую?

– Это не вопрос, – возмутился доктор Павлицкий. – Это подсказка! Если бы инструменты нужны были ему только для операции, то он бы уже вернул их.

– Эти инструменты у вас? – спросил полицейский.

– У меня.

– И вы возвратите их добровольно?

– Верну.

– Где они?

– Сейчас принесу.

Он медленно прошел мимо них, открыл дверь. В окно они видели его высокую ссутулившуюся фигуру. В избе никто не произнес ни слова. Спустя несколько минут Косиба вернулся с саквояжем.

– Это ваше? – обратился сержант к доктору.

– Да, это мой саквояж.

Может быть, пан доктор проверит, все ли на месте?

Павлицкий открыл саквояж и мельком проверил содержимое.

– Кажется, все на месте.

«Кажется» – это не ответ, – командным тоном произнес сержант Земек. – Прошу дать четкий ответ или назвать предметы, которые исчезли.

– Все на месте, – поправился доктор.

– Значит, составим протокол.

Земек вынул из портфеля бумаги и приступил к составлению протокола. В избе воцарилась тишина.

Доктор Павлицкий был достаточно сообразительным, чтобы почувствовать неприязнь, с какой относились к нему все присутствующие, не исключая молчавшего полицейского. Имели ли они право осуждать его? Ему не в чем было себя упрекнуть. Он поступал в соответствии со своей совестью, так, как диктовал ему гражданский долг, а также долг врача. Если же, выполняя свой долг, он одновременно избавлялся от конкурента, то и тут он не чувствовал за собой вины. Бороться за существование не возбраняется, а он к тому же борется легальными средствами. Закон и общественная мораль на его стороне. Даже не будь он врачом и не отбивай этот знахарь его пациентов, то и тогда он хотел бы обезвредить этого человека.

Общество заботится о здоровье своих граждан. Чтобы стать врачом, требуются долгие годы учебы, кропотливой практики, опыт и соблюдение медицинской этики. В то же время какой-то темный мужик плюет на эти законы. Если ему удалось провести несколько операций, это еще ничего не значит. В тысяче других случаев он может оказаться убийцей. Тогда во имя чего доктор медицины, который затратил на свое образование большие деньги и многие годы жизни, должен добровольно отказываться от принадлежащих ему прав, безразлично наблюдать за вредной и опасной деятельностью какого-то крестьянина, живя при этом впроголодь?

Во имя чего?

Чтобы его подвергли осуждению праведные, но неинтеллигентные люди?.. Но, как интеллигент, как единственный здесь человек с высшим образованием, он должен их научить, должен объяснить, что поступает справедливо и правильно, ибо знахарское ремесло представляет опасность для общества, что законы нужно соблюдать, а воровство всегда остается воровством, независимо от причин, толкнувших на преступление. Цивилизованное общество и все сознательные граждане обязаны придерживаться общепринятого порядка.

Разумеется, в поведении Косибы найдется достаточно оснований для смягчения приговора. Но пусть это решает суд…

Нет, доктора Павлицкого не мучили угрызения совести.

Врожденное высокомерие не позволяло ему снизойти до оправдания своих поступков перед этими людьми. Какой смысл метать бисер перед свиньями?

Он молча стоял, подняв голову и сжав губы, делая вид, что не замечает недоброжелательных взглядов.

Сержант Земек закончил писать протокол, прочитал, присутствующие подписали.

– Вы еще должны подписаться о невыезде, – обратился он к Косибе, – вот здесь. Вам нельзя выезжать, не поставив об этом в известность полицию.

– Как это? – удивился доктор. – Вы не арестуете его?

– Не вижу причины, – пожал плечами сержант.

– Воровство же доказано?

– И что из этого?.. Арестовывают в том случае, если есть опасения, что обвиняемый сбежит, а я уверен, что он никуда не денется.

– Ваша уверенность может оказаться ошибочной.

– За это уж я несу ответственность, пан доктор. Я направляю дело на судебное расследование. Может быть, судья прикажет арестовать пана Косибу, если вы будете настаивать. Но я сомневаюсь. После приговора его посадят. Конечно, в том случае, если он будет осужден. Ну, здесь у нас больше нет вопросов. До свидания, пан Косиба! Будь здорова, панна Марыся!

Они вышли, и скоро стук колес брички известил об их отъезде.

Знахарь неподвижно стоял у дверей. Когда он повернулся, то увидел Марысю, по щекам которой текли слезы.

– Что с тобой, голубка моя, что с тобой? – забеспокоился он.

– Дорогой дядя Антоний, сколько неприятностей у тебя и все из-за меня!

– Успокойся, голубка, не плачь. Какие это неприятности, ничего мне не будет.

– Если тебя посадят в тюрьму, я, наверное, умру от отчаяния!

– Не посадят, не посадят! А если бы и посадили, так что? Корона у меня с головы не упадет.

– Не говори так, дядя. Это была бы страшная несправедливость.

– Хорошая моя, на свете больше кривды, чем правды. А здесь, по правде говоря, я заслужил наказание: украл, ничего не попишешь.

– Чтобы спасти меня!

– Так-то оно так, но воровство и есть воровство. Другое дело, что я не сожалею о содеянном. У меня не было другого выхода. Но тут не о чем говорить, даже сержант будет меня защищать.

– Только этот плохой человек, этот доктор…

– А плохой ли он. голубка? Не знаю, плохой ли. Жесткий – да, а за это никого обвинять нельзя. Характер такой. Может, никто к нему с добрым сердцем не подошел, вот и его сердце ожесточилось. А еще помни, что ему тяжело смириться с поражением. Ведь он уже махнул на тебя рукой, а я с Божьей помощью спас тебя, голубка. Я специально не говорил раньше, как ты была плоха. Больным нельзя говорить таких вещей: они переживают, и это мешает выздоровлению.

– Чем я отблагодарю тебя, дядя Антоний, за твою доброту, за твой труд?

Она сложила руки и глазами полными слез посмотрела на него. А знахарь грустно улыбнулся и сказал:

– Чем?.. Полюби меня немножко.

– Полюбить? – произнесла она дрожащим голосом. – Но я тебя, дядя, так люблю, как любила только маму!

– Бог отблагодарит тебя, голубка моя, – ответил он срывающимся голосом.

ГЛАВА XV

Суд над Зеноном Войдылой проходил в середине октября в Вильно. В Радолишках узнали об этом только на следующий день после вынесения приговора, так как из-за чистосердечного признания осужденного никаких свидетелей в суд не вызывали, кроме пострадавших, которые по состоянию здоровья предстать перед судом не могли.