— Тогда разрешите заказать ужин? В ресторане гостиницы «Темпль» прекрасная кухня.

— С огромным удовольствием поужинаю с вами. Надо же как-то отметить ваше счастливое и победоносное возвращение. А вы как, гауптман?

— Я уже несколько раз ужинал с бароном и должен признаться — он великий знаток французской кухни.

— На который час заказать ужин? — спросил Генрих.

— Мы вернёмся, в восемь, — бросил генерал.

— Герр лейтенант, — обратился к Гольдрингу Лютц. Вот ключи от моего сейфа. В нём сверху лежит папка с бумагами. Вам необходимо с ними ознакомиться. Располагайтесь в моём кабинете и читайте. Только не потеряйте ключ. На каждом прочитанном документе распишитесь. Генрих поморщился.

— Должен признаться, что из всех видов литературы я меньше всего люблю ту, которой вы собираетесь меня угостить, герр гауптман. Генерал рассмеялся и приказал шофёру трогаться.

Папка, о которой говорил Лютц, имела пометку «Совершенно секретно». Запершись в кабинете, Генрих начал просматривать бумаги, содержащиеся в ней. В большинстве своём они были малоинтересны. Генрих быстро пробегал их глазами, оставляя в конце свою подпись. Но один документ заинтересовал его. Это была инструкция о методах противотанковой обороны и чертежи к ней. Речь шла о карликовых танках «Голиаф», предназначавшихся для уничтожения танков врага и подавления его укреплённых точек. Танк «Голиаф» обладал огромной взрывной силой, управлялся по радио, имел колоссальную манёвренность и мог развить скорость до 90 километров. Столкнувшись с другим танком или наскочив на дот, он взрывался и мгновенно уничтожал препятствие, о которое ударялся. Это было что-то новое. Генрих несколько раз сфотографировал инструкцию и чертежи, приложенные к ней. Теперь можно закрыть папку и запереть сейф.

Но идти домой не хотелось. Разве немножко пройтись? А потом, ровно в шесть, они засядут с Моникой за словари и тетради. Его маленькая учительница строго нахмурит брови, когда он ошибётся или сделает неправильное ударение. По окончании урока они перебросятся несколькими фразами, а скорее — поспорят. И оба будут скрывать свои настоящие мысли. Ведь их разговоры скорее напоминают турнир, а сами они, учительница и ученик, двух фехтовальщиков, которые, скрестив шпаги, стоят друг против друга, выжидая момента для меткого удара.

Правда, в последнее время Моника стала ласковее, даже глядит на него как-то странно. Но именно это больше всего тревожит Генриха. Он чувствует, что девушка ему нравится, даже очень нравится. Но разве он сейчас имеет право на это. Даже если бы Моника убедилась, что он не враг её народа, а настоящий друг единомышленник всех тех, кто борется за свободу Франции, разве имел бы он право допустить, чтобы их отношения переросли в нечто большее, в любовь? Ведь жениться на Монике он не может. На что ж тогда надеяться? На кратковременный роман? Нет, этого он никогда не допустит. Эта чудесная, милая девушка заслуживает настоящего счастья. А он может затянуть её с собою в пропасть…

А тут ещё Бертгольд, который явно рассчитывает на него, как на будущего жениха своей дочери. Конечно, он пока не будет разочаровывать своего шефа, это значило бы ухудшить свои отношения с таким влиятельным при штабе Гиммлера человеком. Этого ни в коем случае нельзя допустить. За спиной начальника одного из отделов штаб-квартиры самого Гиммлера можно чувствовать себя в безопасности. Хорошее отношение Эверса объясняется очень просто. Он знает, что Генрих фон Гольдринг является названным сыном высокопоставленного гестаповца. Вот и придётся всячески тешить Бертгольда надеждами на брак Генриха с Лорой.

Как бы смеялась Моника, прочитав хоть одно Лорино письмо. Сентиментальность мещаночки в соединении с глупостью и зазнайством дочки сановной особы. И вот такая девушка имеет все. А красавица и умница Моника должна прислуживать в ресторане пьяным немецким офицерам. И это с её характером! Правда, она так сумела себя поставить, что её даже побаиваются. Но стоит ей сделать один неосторожный шаг, вера в её неприступность пошатнётся, и тогда офицеры дадут волю языкам и рукам… Необходимо, чтобы никто не узнал об уроках, которые ему даёт девушка, да и вообще не надо, чтобы его имя связывали с её. Если с ним что-либо случится, её обязательно потянут в гестапо, и кто знает, чем все это кончится. Свою непричастность к его делам она, возможно, докажет. А связь с партизанами, если она есть? А в том, что Моника связана с партизанами, Генрихе нисколько не сомневается. Такая девушка, как она, гордая, независимая, настоящая патриотка, не может стоять в стороне от борьбы с врагами своего народа. Генрих даже уверен, что это так. Но как ему узнать об этом? Его маленькая учительница всегда настороже, она больше расспрашивает, нежели говорит сама… А как хорошо было бы через Монику связаться с местными руководителями партизанского движения. И он бы им, и они бы ему очень пригодились. Выходит, надо и дальше поддерживать дружбу и только дружбу с ней. Сжать своё сердце, быть ровным, спокойным. А это так трудно, когда тебе двадцать два года и когда перед тобой сидит красивая, хорошая девушка, которая очень нравится тебе. Но так будет лучше для обоих.

Приняв такое решение, Генрих почувствовал облегчение и во время урока держался значительно ровнее и спокойнее, нежели всегда. Это немного удивило Монику и даже задело её самолюбие. Она тоже держалась официально сухо, и урок, которого оба ждали с таким нетерпением, прошёл неинтересно, скучно.

А ровно в восемь вечера в уютном кабинете гостиницы «Темпль» собрались к ужину генерал Эверс, сухой и педантичный начальник штаба дивизии оберст Кунст, гауптман Лютц и Гольдринг.

Увидев сервировку, закуски и вина, Эверс удовлетворённо похлопал Генриха по плечу.

— Вы, барон, настоящий офицер по особым поручениям. Умеете даже угадывать вкусы своего шефа.

Мадам Тарваль сегодня действительно превзошла самое себя. Одно блюдо сменялось другим, и к каждому подавалось особое вино. Эверс, который всегда жаловался на печень, оказался гурманом и неплохим знатоком вин. Он высоко оценил кухню мадам Тарваль и подбор вин. Кунст и Лютц вообще не могли пожаловаться на плохой аппетит, а теперь ели и пили за четверых, а Генрих всё время следил, чтобы рюмки и бокалы не оставались пустыми.

На десерт мадам Тарваль подала фрукты, коньяк и нарезанный тоненькими ломтиками сыр. Сигары уже давно лежали на столе.

Беседа после первых же рюмок коньяку стала оживлённой. Даже молчаливый оберст Кунст, наконец, заговорил. И, как всегда, невпопад. То, что он сказал, никак не соответствовало общему весёлому настроению.

— А вы знаете, герр генерал, что сегодня ночью на участке нашей дивизии, между населёнными пунктами Сен-Жюльен и Лантерно, исчезли два офицера СС, гауптман Вайснер и лейтенант Рейхер? — спросил он с пьяной, глупой ухмылкой. — Я не доложил вам об этом раньше, чтобы не испортить настроение перед ужином.

— То есть как это исчезли? — удивился Эверс.

— Ночью они выехали из села Лантерно и в назначенное время должны были прибыть в Сен-Жюльен, где их ожидал герр Миллер. Ему сообщили о их выезде, и когда они не прибыли своевременно, Миллер забеспокоился и позвонил в Лантерно. Оттуда подтвердили, что офицеры давно уехали на машине. Взволновавшись ещё больше, Миллер выслал им навстречу несколько мотоциклистов, но те не встретили офицеров, даже не нашли машину. На нашем же одиннадцатом пункте была объявлена тревога. На поиски офицеров бросили роту солдат, и только утром, далеко от дороги, у речки нашли опрокинутую машину, на которой выехали Вайснер и Рейхер. Их самих до сих пор не нашли. Поиски продолжаются. Я для этого выделил ещё роту солдат.

— Чёрт возьми, — выругался Эверс, — похоже на то, что скоро ночью мы не сможем выйти на улицу. Надо бросить на поиски больше людей. Виновных найти во что бы то ни стало. А когда найдём — то так покарать, чтоб другим не повадно было. Сообщение Кунста испортило настроение гостям Гольдринга.

— Мне пора отдохнуть, господа, — взглянув на часы, Эверс поднялся.