- К этим ночным завтракам так привыкаешь, - жалуется Симбирцев, - что даже дома просыпаешься ровно в три. Жена думает, для чего-то путного, а ты лезешь в холодильник.
Бывшая жена старпома не дождалась его из пятой "автономки" - укатила в Севастополь с дирижером гарнизонного оркестра.
Есть в этих ночных трапезах своя прелесть. День - царский, а ночка наша. Субординация забыта до подъема первой смены.
- Ну что, Андреич? Пойдем посмотрим, есть ли жизнь в отсеках?
Мы выбираемся в центральный пост. Первый взгляд, как всегда, на глубиномеры: 150 метров, прилично! А под нами сейчас пять километров. Мы зависли почти над центром обширной котловины.
Я очень часто ловлю себя на попытках представить забортное пространство. Иногда возникает почти объемное видение того, как наша лодка висит над непроглядной бездной и над ней синевато брезжит поверхность; как, "присев" на корму, она не спеша и плавно, с чуть слышным для ближайших рыбьих стай шумом начинает циркулировать на перископной глубине. Иногда я "вижу" её вместе с рельефом дна, и тогда субмарина предстает чуть видимой с трехкилометровой глубины "рыбешкой", которая плывет над хребтами и каньонами подводных гор. Метут на подводных плато песчаные метели, занося останки кораблей. А над ними гигантские кальмары дерутся с кашалотами, и звуки их битв врываются в наушники гидроакустиков утробными всхлипами, фырканьем, чавканьем и тонким писком...
Я возвращаюсь из забортных парений в унылую машинерию центрального поста. Привычно замерли стрелки у привычных цифр. Привычны до незаметности своды бортов и узкая перспектива отсека; ровная и, кажется, незыблемая, как бетонный пол в казарме, палуба под ногами - все это заставляет забывать, где мы и что вокруг нас. Ровный свет, ровный гул, ровный киль, ровное течение жизни, и у людей создается иллюзия безмятежности плавания, благостная уверенность в счастливом его исходе.
Мы пытаемся сбивать это опаснейшее настроение учебно-аварийными тревогами, но и к ним уже привыкли. Все эти "пробоины" и "пожары" матросы воспринимают как некие скучные и обязательные по учебной программе абстракции. Они носятся с аварийными брусьями и раздвижными упорами, как в ритуальной пляске негритянские воины, отгоняющие копьями злых духов.
Иногда даже хочется, чтобы что-нибудь случилось, но такое, поправимое... Нервы бы встряхнуло...
Накаркал-таки! Механик на всплытии доложил командиру, что мы "охромели" на правый дизель.
- Да-а, мех, - насмешливо тянет Симбирцев, - пора из аварийных брусьев весла вырубать и мотористов за них сажать.
Механику не до шуток. Неисправность надо устранить затемно - под водой много не наработаешь.
Спускаюсь в отсек. Жарко. Качает. Старпом привлек к ремонту всех, кто "кумекает в железках", даже кока Маврикина, бывшего шофера.
Все прекрасно понимают: дизель не шутка; потеря хода в океане - за такие дела снимают командиров. Да и потом, люди изголодались по живой - не учебной и не условной - работе.
Мотористы - "тяжелые силы" - обычно угрюмы и тяжелы на подъем; теперь я их не узнавал: они были расторопны и смышлены, веселы и смешливы. Еремеев откуда-то из недр дизельного трюма напевал разухабистые песни.
В полутьме, в черном масле, вдыхая то, что на берегу обычно выдыхают, подсвечивая тусклыми аварийными фонарями, "мотыли" ковырялись в костлявом чреве дизеля, снимая деталь за деталью, вычленяя узлы...
Пот срывается с подбородков, локтей и каплет в масло поддона. Еремеев, оскалившись, орудует с таким усилием, что гаечные ключи походят на мослы, вылезшие из лопнувших от напряжения рук. О, что бы они сделали, если бы им дать солнечный свет и свежий воздух!
Командир моторной группы лейтенант Ларин вылез из-под пойол черный по пояс, - по самые плечи! - от грязного масла. Где он будет отмываться? Странно звучит это звание в применении к полуголому, измасленному парню. Трудно представить его в парадной тужурке, белой сорочке, с кортиком на золоченых ремнях...
Уронили шайбу внутрь газораспределительного механизма, и теперь изобретают хитроумные способы, как её оттуда извлечь. После многих попыток предложение Ларина - подцепить её двумя электродами - удается.
- Кто тебя логике учил, а? - горделиво вопрошает лейтенант матроса Данилова, осуществившего трюк.
- Капитан-лейтенант Мартопляс.
И это похоже на правду: инженер-механик с его педантичностью запросто мог бы преподавать сей предмет в вузах.
- А я тебя чему? - обижается Ларин.
- А вы меня - психологии. - Данилов деликатно намекает на сумбурные распекания, которые Ларин устраивает в отсеке. Последнее время он нашел новый воспитательный метод - водит провинившихся в каюту "большого меха".
- А сам идет делом заниматься! - не раз возмущался Мартопляс в кают-компании. - Мол, некогда мне с людишками возиться. В режиме командира штрафбата меня использует!
Инженер-механик кипятится для куражу. Все прекрасно знают "механических" офицеров не даст он в обиду и самому старпому. Сейчас оба они, Мартопляс и Ларин, при свете зарешеченной "переноски" разглядывают измятый чертеж, как полководцы карту.
На правом дизеле - то ли от литейного брака, то ли от естественного износа - прохудилась рубашка водяного охлаждения. Сам двигатель исправен и может работать - это только распаляет досаду. Мало того, что трещина проходит по фигурному изгибу чугунного корпуса - варить её сложно, к ней и не подберешься.
Выход из положения был найден там, где его и не искали, - в радиорубке. Радиотелеграфист матрос Фомин до флота работал сварщиком, и более того - ходил в призерах республиканского конкурса по специальности. Лучший сварщик города Киева - это ли не удача! И молчал ведь!
Механик вне себя от радости. Командир разрешил всплытие. Всплыли. Железяку втащили в ограждение рубки. Фомин, присев на корточки, снаряжает электрод. Времени в обрез - до первого самолета. В любую секунду нужно успеть забросить все хозяйство в люк и погрузиться. Механик подсвечивает Фомину фонариком. Ночное море свежо - качает, брызги разбитых о рубку волн летят сверху, патрубок с трещиной ерзает по мокрому обрешетнику. Не долбануло бы током - всюду соленая вода...
Фиолетовое пламя гасит звезды над нами. Представляю сейчас, какое это зрелище со стороны: посреди ночного моря вспыхивают вдруг иссиня-белые глазницы рубочных иллюминаторов - четыре огненных квадрата. Неизвестное явление природы. Так рождаются легенды и мифы о морских чудовищах.
Патрубок с неостывшим малиновым швом осторожно спускают в люк. Вслед за ним лезет матрос Фомин - лучший сварщик города Киева и Средиземного моря...
Все-таки жаль расставаться с довольно спокойной позицией, где "пропахали" под водой больше месяца. Она простиралась южнее Антальи, а на западе - до Родосской котловины. Лодка наша "парила" в глубине над восточной оконечностью подводного средиземноморского вала.
На очередном подвсплытии старпом увидел в перископ гористый остров. Это Устика. Два маяка, одна церковь и несколько домов, судя по карте. Древнее пристанище местных пиратов. Очередной остров сокровищ.
Мы идем с опережением назначенного времени на 4 часа. Сделали обратный разворот, чтобы выбрать время и пройти контрольную точку, как положено. Просто штурмана, наши "сусанины" и "матросы железняки" взяли точку отсчета не ту, что указал командир, а другую. Теперь в кают-компании их всячески донимают. Доктора достают за тараканов-стасиков, меня за барахлящую киноустановку, помощника - за унылое меню.
- С тех пор, как Федя стал отращивать бороду, в меню сплошные каши по-монастырски. Не иначе в монахи записался.
- Неправда, к чаю он приходит всегда со своей шоколадкой.
- Со своей шоколадиной...
Аппетит пропал почти у всех. Обедать в кают-компанию приходят два-три человека. В умывальнике пластиковые мешки для мусора набиты несъеденным харчем под завязку. На радость местным акулам...
Командир терпеть не может "сгущенку", уверяет, что от неё бывает язва желудка.