Для лейтенанта Симакова это первая океанская вахта. Для меня - тоже. А вот боцман мичман Ерошин за двадцать лет службы на подводных лодках и со счета сбился - какая. Уж во всяком случае одна из последних. Решил боцман уйти после "автономки" на береговую службу.

В ограждении рубки у подножия мостика разверзнут люк входной шахты стального колодца, наполненного желтым электрическим светом. Несколько раз через него заплескивала в центральный пост вода, и командир приказал задраить верхний рубочный люк. Толстенный литой кругляк опустился, и от этого на мостике стало ещё неуютнее. Теперь верхняя вахта и вовсе осталась одна посреди то и дело ныряющего в океан железа. Экипаж укрылся в прочном корпусе. Единственное, что связывает их теперь с миром тепла и света, динамик (он же микрофон) громкой связи.

- Центральный! - нажимает клавишу лейтенант Симаков. - По пеленгу триста - цель. Дистанция сорок кабельтовых. Разойдемся левыми бортами.

Или:

- Центральный! По пеленгу сто десять - огни самолета. Угол места двадцать градусов.

Это все боцман в темноте высмотрел. Зато сегодня утром лейтенант Симаков обнаружил прямо по курсу ржавый цилиндр, похожий на мину. Не так-то просто было его заметить в солнечной дорожке.

Волны взлетают неровными толчками. Угловатые, граненые, будто тесаные гранитные глыбы, они вскидываются тяжело, медленно набирая крутизну, и вдруг из гребня выстреливает косматый белопенный взброс. Р-раз! И он уже сорван ветром, разметан в облако брызг, а обезглавленная волна уныло опадает.

Носовая оконечность лодки почти не появляется над водой, и оттого кажется, будто среди волн пляшет одна лишь рубка - утлый железный челнок с двумя привязанными к "обломку мачты" гидронавтами. И ещё не по себе становится, когда, пригнувшись от тяжелого наката, видишь, как снизу, из палубных шпигатов, поднимается вдруг быстрая клокочущая вода. Она затапливает тесное пространство рубки по колени, по пояс, по грудь. И нехорошая мысль мелькает: уж не погружается ли лодка, не уходит ли на глубину от шторма, забыв о верхней вахте? Но нет, внизу о ней не забыли.

- Симаков, как там оно "ничего"? - запрашивает динамик голосом старпома.

- Сыровато, но жить можно! - в тон старшему помощнику бодрится лейтенант.

- Не скучайте! Сейчас к вам командир поднимется.

Носовая надстройка всплывает и, вся ещё в каскадах стекающих струй, вздымается так, что торпедные аппараты целятся в небо. Выжимая из-под век морскую воду, боцман поминает недобрым словом солнце, которое накануне шторма предательски село в тучу.

И снова палуба проваливается вниз; лодка мелко сотрясается, будто сползает в глубину по ступенькам. И снова белый взрыв разбитой волны встает выше рубки...

Я несколько раз ловил себя на том, что мне чертовски хочется спуститься под козырек ограждения рубки, прикрыть лицо толстыми стеклами лобовых иллюминаторов. Но... Но рядом вцепился в планширь боцман, мичман Ерошин, и ему хоть бы что, да и лейтенант Симаков держится хоть куда.

Поднялся командир - капитан 3-го ранга Неверов. Встал на откидную площадку мостика.

- Ну что, орлы? Еще час, и погрузимся... Боцман, сколько на ваших?

Ерошин подносит стрелки к глазам, потом к уху.

- Часы для красы, а время по солнцу. Залило их, товарищ командир. Забыл снять, хрен моржовый...

- Так они же водонепроницаемые?

- Пригнитесь, товарищ командир!

Пригнулись, вынырнули...

- Вы штурмана с "девятки" знаете? - вытряхивает воду из капюшона боцман. - Купил он часы японские. Прочитал в паспорте - на ста футах под водой работают. Ну поспорили с помощником. Положили в мешочек, привязали на мостике. Погрузились на тридцать метров. Всплыли - часы всмятку...

Посмеяться не удалось - мостик снова скрылся под водопадом.

Спереди рубка подводной лодки похожа на черную двухэтажную башенку. Торчат поверх неё три головы в капюшонах. Лодку возносит на волну, и тогда кажется, что "башенка" стоит на водяном холме точь-в-точь как дозорная вышка на степном кургане... Красны глаза у верхней вахты от морской соли и бессонницы.

...Внизу не легче. Боеголовки торпед в первом отсеке выписывают вместе со всей носовой оконечностью плавные "восьмерки". Лица у торпедистов бледно-оливковые. Молодой электрик Тодор прилег на стеллажную торпеду, и голова его вместе с боеголовкой совершает одни и те же, сосущие под ложечкой качания - вверх-вправо-вниз-влево-вверх...

- Такие же глаза были у моей бабушки... - разглядывает матроса старшина команды. - За день до смерти.

Но Тодор безучастен ко всему на свете.

- Бери ветошь и протри стеллажи. Тошнить не будет! Ну?! Кому говорю?!

Трудотерапия - единственное действенное средство против "морской болезни". Матрос недоверчиво следует совету, и то лишь потому, что мичман повторяет его уже как приказ. Тодор не трет. Он волочит тряпку по торпеде, как изнуренный дервиш метет лохмотьями мостовую.

В кают-компании матрос-химик, он же вестовой, склонился на коленях перед мусорной кандейкой... Это самый первый его выход в море, и он ничуть не подозревал, что человеку может быть так худо, даже если он и не тонет, не горит, не задыхается хлором, а всего-навсего лишь в сухой уютной кают-компании то мягко проваливается на диванных подушках, то так же плавно возносится вместе с ними вверх. Страдания его столь велики, что доктор, бесстрастный хладнокровный доктор, не выдержав мук здоровенного парня, пускается на хитрость. Подмигнув старпому, он достает коробочку с витамином "С" в драже:

- Хим, хочешь таблетку от "морской болезни"?

- У-у... А-у-угу, - только и может выдавить из себя химик.

Доктор милостиво протягивает ему желтый шарик:

- Положи под язык до полного рассасывания.

Через минуту любопытствует:

- Ну как, легче?

Химик благодарно кивает, но оторваться от кандейки не рискует.

- Стыдно, хим! А как же люди на вахте стоят? Без кандейки? Сходи в дизельный - посмотри на мотористов...

Хуже всего переносить качку мотористам - под жаркий грохот дизелей, в душном смраде разогретого масла. За деревянной конторкой вахтенного механика - лейтенант-инженер Ларин, командир моторной группы. Для него, так же как и для лейтенанта Симакова, это первая вахта в океане. И если Симаков там, на мостике, ежится от промозглого холода, то здесь, в стальной капсуле отсека, голый по пояс Ларин изнывает от жары и болтанки.

В такт волнам колышется электролит в аккумуляторных баках и вино в провизионке, соляр в топливных цистернах и консервированная кровь во флаконах, вода в аварийных бачках и компот в матросских желудках. Все жидкости на корабле вступили в заговор с океаном и теперь покорно вторят его дыханию.

Ларин давно почувствовал, что жидкости его тела тоже подчиняются уже не ему, а какой-то таинственной забортной силе. В глазах нехорошее кружение, в животе сосущая пустота, хотя после обеда не прошло и часа. Съеденный борщ, повинуясь зову океана, неудержимо поднимается вверх. Ларин судорожно стискивает зубы: "Этого ещё только не хватало! На глазах у матросов... Позорище!"

Мотористы испытующе поглядывают на своего командира: укачивается или нет? Как назло, в эту смену подобрались бывалые старшины, и им прекрасно известно, что Ларин впервые штормует в океане.

Усилием воли лейтенант-инженер загоняет взбунтовавшийся борщ в желудок, встает и без особой нужды щелкает на пульте кнопками - проверяет температуру газов в цилиндрах.

Только бы дотянуть до конца вахты... А там украдкой можно пробраться в гальюн, нагнуться над спасительной чашей и... Рот предательски наполняется соленой слюной. "О-о! Только не здесь!" - молит себя Ларин.

Старшина 2-й статьи Еремеев, конечно же, все видит... С Еремеевым у Ларина очень сложные отношения. Еремеев дослуживает третий год и знает дизель куда лучше, чем новоиспеченный лейтенант-инженер. Знание - дело наживное, но если сейчас Ларин опозорится как моряк, если он все-таки достанет из-под конторки большую пустую жестянку... Тогда уж, конечно, придется переводиться на другую лодку. А ещё лучше - на береговую базу...