Давление подняли, терапевт нормально перенес перепад, и таким образом те четверо, которые были наиболее тяжелые из всей десятки, получили массированную медицинскую помощь.

Один из врачей впервые работал в условиях повышенного давления. Он-то и ощутил действие азотного наркоза - впал в состояние наркозного опьянения, плохо контролировал себя, а надо было ещё определить, как помочь больному, быстро манипулировать инструментами...

У четырех больных плюс ко всему ещё оказалась баротравма легких. У одного из них повреждение было осложнено и двусторонним пневмотораксом. Это когда воздух поступает не в легкие, а в полость грудной клетки, что значительно ухудшает дыхание. И конечно, в этой ситуации нужен хирург, потому что терапевт и физиолог не справятся.

Представьте условия их работы. Камера - железная бочка, свободный диаметр, в котором они работают, это сто двадцать семь сантиметров высоты. В каждом отсеке лежат по два человека на койках, вокруг них и хлопочут врачи. Здесь же надо наладить систему внутривенного вливания, постоянно идет подача газа, вентиляция отсеков сопровождается диким шумом, освещенность слабая. Выявилась полная неприспособленность камеры для оказания клинической помощи. К тому же и санитарно-гигиенические характеристики очень низкие. И вот в таких условиях надо было оказывать реанимационную помощь целых 105 часов! Почти пять суток! И, понимая, что рано или поздно наступит предел силам врачей, мы решили прошлюзовать к ним ещё одного коллегу, врача-реаниматора. Это оказалось кстати, потому что оба доктора - Васильев и Шабалов - были на грани истощения сил. Они просили меня: "Александр Иванович, дайте передохнуть! Уже шприц не видим! Руки ничего не чувствуют".

А ведь надо было не только иглу видеть, но и вводить её в вены - в вены, которые почти у всех оказались спавшимися.

А у меня было ещё шесть больных, на "Ленке", в декомпрессионной камере. Кроме того, здесь же, на "Жигулях", ещё в двух отсеках, находились те двое - Ямалов и Шарыпов, которые вышли раньше. Плюс к ним - Иванов и Мальцев на другом судне.

Но и это не все. В самый крутой момент получаем доклад с "Машука", что там спустили группу водолазов, которые обследуют С-178 в поисках оставшихся, определяют, что нужно делать для подъема лодки. И первая же пара через 52 минуты работы под водой потеряла сознание. Водолазов экстренно подняли. У обоих - по предварительному диагнозу - баротравма легких. Но поскольку здесь у меня оставалось гораздо больше тяжелобольных, решил: на катере быстренько иду на "Машук", осматриваю больных, выдаю рекомендации и возвращаюсь на "Жигули". Так и поступили. Состояние ребят в камере на "Машуке" было лучше, повреждения односложные: у одного баротравма, у второго - кислородное отравление и отравление углекислым газом. Оба вполне благополучно проходили режим лечебной компрессии.

Когда я вернулся на "Жигули", то увидел, что два моих врача спят в барокамере мертвецким сном. Полчаса не мог их разбудить. Можно связаться с камерой по телефону, но когда спит смертельно усталый человек, то будить его совершенно бесполезно. Есть выход: берешь деревянный молоток и стучишь по стальному корпусу камеры. Я колотил по тому месту, к какому приткнулись головами мои доктора. Полчаса на пересмену с водолазами. Грохот стоял на весь корабль! Наконец очнулся Васильев. Шабалова я так и не смог разбудить. Уже потом выяснилось, что он впал в коматозное состояние: в камере у него неожиданно разыгралась болезнь Боткина, инфекционный гепатит. Пришлось его перевести в смежный отсек и заниматься им отдельно.

Реаниматолог, который перешел туда, впервые оказался в этой "диогеновой бочке". Тут ещё на психику влияет отсеченность от внешнего мира, когда резко снижен поток информации, поток привычных раздражителей. Мы, врачи, называем это сенсорной депривацией, голодом чувственных ощущений в восприятии. Только хорошо подготовленный человек может переносить сенсорную депривацию.

Вдруг замечаю: у майора Мадлена начинаются признаки клаустрофобии, боязни замкнутого пространства. Пришлось прошлюзовать к нему в камеру ещё одного врача - хирурга майора Багияна. Вчетвером им работалось уже легче.

С тяжелобольными было так. Только на одного навалимся всеми нашими общими усилиями, всеми медикаментозными средствами, только одного чуть-чуть подтянем к уровню, когда его состояние из очень тяжелого переходит в среднюю степень тяжести, начинает тяжелеть второй; вытянем второго, тяжелеет третий, подправим третьего, тяжелеет четвертый... И вот так постоянно мотались от одного к другому. А до окончания лечебной рекомпрессии ещё около двух суток. Правда, к этому времени на борт судна уже прибыли специалисты из Военно-медицинской академии, прибыл начальник кафедры физиологии подводного плавания и аварийно-спасательного дела генерал-майор Иван Акимович Сапов, начальник кафедры военно-морской терапии генерал-майор Синенко. Оба профессора, высшие авторитеты в нашей морской медицине, и консультации с ними убедили: те меры, которые мы предприняли, правильные.

Был ещё один серьезный момент. Поскольку подводники пробыли в лодке на повышенном парциальном давлении кислорода да к тому же мы им подняли давление в камере, мы предположили, что вот-вот появятся признаки отравления кислородом. Мы боялись, что это случится на самом пике давления, которое мы поднимали, чтобы растворить эти газы в крови, газы, рвавшиеся в кровеносное русло, как это бывает при баротравме, а также при бурной кессонной болезни. Тут палка о двух концах: с одной стороны, надо растворить эти пузыри, а с другой - есть опасность кислородного отравления. Такие вот ножницы. И точно - у старшины 2-й статьи Лукьяненко через 47 - 48 часов стали проявляться признаки кислородного отравления. Причем в судорожной форме, наиболее опасные, страшные и остро протекающие. Пришлось срочно уходить с максимального давления, не дождавшись конца выдержки. Поскольку состояние остальных было значительно легче, чем Лукьяненко, я решил перевести их на более низкие глубины.

Ну, дальнейшее лечение не представлялось особо уж сложным. Единственное, что нужно было брать в расчет, так это то, что одни препараты хороши при отравлении углекислым газом, другие эффективны при отравлении кислородом, третьи - при баротравме, четвертые - при декомпрессионной болезни. И надо было выбирать те, которые могли бы действовать унифицированно и, помогая при одном виде патологии, не ухудшать другую. Здесь, конечно, пришлось перебрать множество медикаментозных средств.

Вот так, маневрируя давлением, мы вернули подводников к жизни. Конечно, все они ещё были тяжелые, но тем не менее за них мы теперь не опасались, разве что за Лукьяненко, который был очень плох. Однако в госпитале уже через неделю и у Лукьяненко состояние пришло в норму, а через две недели все спасенные моряки отдыхали в санатории.

И вот ещё что. Для военно-морской медицины такой поток больных - вещь вполне прогнозируемая. Следовательно, заранее можно сказать, что штатные судовые врачи справиться с таким объемом работы не в силах. Даже одной медгруппы мало.

Мировая статистика утверждает, что 50 процентов подводников (по некоторым данным - 70 процентов), как правило, гибнут из-за неправильных действий при выходе. Слишком многое на них обрушивается, чтобы они соблюдали в этих условиях сложный порядок действий: войти в торпедные аппараты, дать один сигнал, второй, третий, четвертый, выходить по буйрепу, считать выдержки под водой... Поэтому ошибки уже на стадии выхода можно прогнозировать. А раз ошибки, значит, и водолазные заболевания неизбежны.

Общий результат: здоровье у спасенных полностью восстановилось, даже на комиссии всех признали годными к службе на подводной лодке, кроме Анисимова, и то ему просто ограничили годность. У него были небольшие остаточные явления: легкие головокружения при резких движениях. Учитывая, что парню осталось служить всего шесть месяцев, ему дали возможность пораньше уволиться с флота.