- Отделение ложись, за муде свои держись! - выкрикивает Вася прибаутки, а когда керосиновая лампа, будучи сперва прикручена, задувается и по жилью ползет несильный керосиновый смрад, и потемки становятся тьмой, Вася еще мотается по комнате, переступает подчиненных, ударяется об стол, и на что-то падает пустая бутылка.
- Ща, ребя, маскировку отогнем, Ольга вот токо расстегнется!
Вот он отгибает маскировку - лист черной, мятой и ломаной от скручиванья и раскручиванья толстой бумаги, с двумя рейками по верху и по низу, - от этого в комнате светлеет потолок и слегка обозначаются серые рельефы.
Наконец он забирается к Ольге, которая из-за глухоты что-то неслышно-неслышно и на всякий случай непонятно и умильно шепчет, чтобы не обнаружить ненужное посторонним ласковое слово; а Вася и на койку ложится с прибауткой:
- Челдон в Челябу, а Русь на бабу!
И нескончаемо вертится в постели, прислушиваясь, уснули однополчане или нет, а те вроде и всхрапнули по разу, и слюнями поперхнулись, и на бок перевернулись, а он все никак не уймется.
- Лукоянов! - вдруг орет Вася, хотя наконец вроде бы затих, а Лукоянов уже даже и носом свистнул.
- А? - выдергивается Лукоянов.
- На! Проверка слуха!
- А вот - два! - дерзит пожилой Лукоянов и с места засыпает.
Но Вася есть Вася и в накопившейся тишине он снова гавкает:
- Челдон!
- Чо?
- Через плечо!
Молчание. Челдон сильно хочет спать.
- Челдон!
Челдон спать хочет ужасно, но пересиливает себя, чтобы подслушать командирскую любовь.
- Челдон!
- Ну?
- Баранки гну!
Тут мезозойская нервная система челдона, таежным инстинктом поняв, что толку не будет, сдается сну, хотя приказ есть приказ и челдон держится, за что велел держаться отделению лейтенант. Так что вскоре, вместо упущенной командирской, челдону снится любовь собственная, да с такой встречной складочкой посередке, что, как поедешь, так доедешь, только сперва догнать никак не выходит.
Василию между тем надоедает кричать и дергаться, он притискивается к Ольге и шепчет ей в более или менее здоровое ухо, хотя впопыхах улегся не к стенке, куда переместится потом, но говорить получается можно, потому что Ольга от посторонних постелила головами наоборот, и, значит, возле его губ ухо женщины, нежное и всегда внемлющее любви.
- Ольга! - шепчет он. - Как я люблю глубину твоих ласковых глаз!
- Правда, Васирий?
- Я о-очень люблю глубину твоих ласковых глаз! - настаивает Вася и в коечной тесноте принимается как попало шарить ладонью по лежащей рядом с ним женщине. Делает он это недолго, потому что, торопясь, начинает втискивать спутанные казенными кальсонинами колени в узкое пространство раздвинувшейся для него простынной поверхности.
- Вася... Вася... Вася... - этого челдон, догоняющий в углу под шинелью стыдное свое сновидение, уж точно не слышит.
Утром Лукоянов с челдоном исчезают по делам, а Вася, с похмелья проснувшись попозже, слышит голоса в кухне:
- Вы, Олечка, постарайтесь! У вас же все в руках горит! Соне нет времени, поэтому пришлось принести самому. А почему не заглянуть к молодой дамочке? Тут три рубашки и, я извиняюсь, мое белье. Пожалуйста, Олечка, на сегодня, а то завтра я рано уезжаю, чтобы привезти, Олечка, сырье для работы. Разве у вас нет нашего пояска из кинопленки? Я вам устрою, и девочкам вашим тоже... Ну, так постараетесь?
- Постараюсь, Борис Аркадьевич. Я над притой высушу, а то дождь. Накрахмарить жестко, Борис Аркадьевич?..
- Конечно! Что не мягко, Олечка, должно быть жестко!..
- Хорошо, Борис Аркадьевич, уже замочира...
- Так! - мрачно говорит Вася. Потом встает, натягивает галифе и подходит к трельяжу. А в трельяже полуодетого народу, как в военкомате на комиссии. Из центрального зеркала уставился на него он сам, а из боковых створок, хитро отрегулированных с вечера челдоном, глядит он сам еще пять раз. И у всех пятерых дико болит голова, не считая тех, кто повернулись в далеких пространствах затылками.
- Так! - говорит Вася и отходит к окошку. На улице пасмурно, в траве мокнет бутылка из-под подсолнечного масла, кажущаяся совершенно прозрачной оттого, что под дождиком блестит, и, если к вечеру не прояснится, майских жуков следует ждать дня только через три.
- Так-так-так! - говорит Вася.
- Так-так-так! - трещит подъезжающий мотоциклет.
Это его далекий перестук спутался, оказывается, со стукотней в похмельном Васином затылке.
Мотоциклет сопровождает черную эмку. Из эмки выходят военные люди, смотрят сперва в записные книжки, потом на номер дома, и один из них в сопровождении другого, волокущего два чемодана, исчезает за углом, направляясь, вероятно, к Ольгиному крыльцу, потому что больше некуда.
Вася насаживает на голову пилотку, оставаясь необутый и в майке больше ничего успеть невозможно.
В кухне стучат в дверь. Вскрикивает Ольга, и слышится громкий мужской голос:
- Ну, здравствуйте! Здравствуйте, милая Ольга Семеновна! Я буквально на секунду... Здоровы девочки, здоровы, вот младшая чахнет что-то, но молодцом, молодцом! Я вам все потом расскажу. А пока вот привез часть вещей и ваших, и покойного Молдока Хулановича. И ордена его тут. Я еще привез, но захватил пока не всё - сейчас ни секунды нету. Командование вызвало. Если б не по дороге, и сегодня бы не заехали. Здоровы, здоровы девочки. Старшие - совсем молодцы, а младшая - молодцом! Вот же карточка, чуть не забыл! Все расскажу, а сейчас извините... Да я у вас и остановлюсь дня на два, если позволите. Как вы устроились-то, можно взглянуть?..
- Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант! Лейтенант Суворов...
- Батюшки! У вас, оказывается, армия уже квартирует. Сам Суворов на постое. Не знал, извините! Вольно, Суворов! Пуля - дура, штык - молодец!
- Ничего-ничего! Да я рада буду! Вы переезжайте! Хоть недерю, хоть пормесяца живите...
- Вольно, лейтенант! До свиданья и, значит, до встречи!
- А Нарина? А Тиночка? А маренькая?.. - провожая гостя, торопится Ольга за закрывшейся дверью.
А Вася опять подходит к трельяжу.
- Так, значит!
Вася, Вася, Вася, Вася и Вася в трельяже с ним абсолютно согласны.
- Васенька, смотрите! Вот они, мои маренькие! Сейчас-сейчас разогрею вам поесть! Рейтенант вы мой мирый!..
"Застрелить падлу!" - говорит Вася всем пятерым себе самому, а все, кто в трельяже, одобряют: "Конечно, застрелить!".
Он бросается к комоду, но разобранный с вечера для чистки и смазки первый лейтенантский пистолет, так и лежит разобранный. Вася яростно сгребает части, но спохватывается, поняв, что до застрелить предстоит еще потрудиться.
Он подходит к окну, где уже улетели в генштаб эмка с сопровождающим, и видит плетущихся в гости мальчика с сестренкой.
- Так! - говорит Вася.
- Так! - говорит Вася, пока Ольга Семеновна, громко ликуя, показывает на кухне фотоснимок девочке, а мальчик входит в комнату и тихо сообщает:
- Сегодня жуков не будет...
- Жуков, значит... - тихо вторит Вася, а потом вдруг орет: - Прахаря-то у какой связистки купил, жук навозный!
Мальчик даже съеживается. Сапоги у него как бы слегка на каблуках, правда, мать говорила, что это такие мужские. Других все равно не достать.
...И правда, как у связистки, откуда же этот знает? Ведь никого не было, когда мальчик подглядывал за связистом и связисткой, которые тянули на учениях катушку и забрели в вишневый сад к Богдановым, и затерялись, а он подглядывал. И правда - в мешанине подошв под кустом он увидел торчащие на него и замиравшие каблучки...
- У связисток скупаете, брунеты! У Красной Армии! - орет Вася. Питаться ходите! Сеструха-то впереди в два горба горбатится, а всё конфетки исть хочете...
Ольга Семеновна этого не слышит, потому что как раз повернута к двери нездоровым ухом. Но девочка, всегда улавливающая комнатные голоса, быстро вбегает, хватает брата за руку, и вот - нескладные и спешащие - они проходят, не оглядываясь, мимо окна. Девочка быстро идет впереди и вполоборота что-то говорит мальчику, а он то и дело как бы останавливается, то ли собираясь нагнуться за мокрой бутылкой, то ли намереваясь вернуться, но не поспевает за ней, и - Боже мой! - какие они обношенные, какие растерянные! Поглядите на них, запомните их, ведь они уходят. Из рассказа уходят, и никогда уже, никогда больше не вернутся...