* * *
На второй год службы начальником уездной милиции дедушка Байрам тяжело заболел.
Был зимний сумрачный день. Пришел папа.
- Крепись, - сказал он маме. - Что делать? Все мы смертны.
Мама не ответила. Она лежала в постели с очередным приступом малярии, и из глаз ее тихо текли слезы...
- Сходи, попрощайся с дедушкой, - сказала она мне.
Я пошел в дом к дедушке. Бабушка Фатьма и еще одна женщина сидели на полу возле лежащего на постели дедушки. Лицо у него осунулось, и было чуть синеватое, но все равно он был очень красивый.
Я стоял и молча смотрел на дедушку.
- Иди, поцелуй его...
Я не двигался с места. Молча, без единой слезинки смотрел я на лежащего с закрытыми глазами дедушку. Потом повернулся и так же молча вышел из комнаты. Я медленно шел по саду, пробираясь в глубоком по колено снегу, и вдруг вспомнил, как несколько лет назад в такой же морозный день дедушка верхом на гнедом, в меховой шубе, в сапогах, с десятизарядным маузером на боку в сопровождении Кызылбашоглы уезжал в Агдам. Какой он тогда был красивый!... И слезы ручьем полились у меня из глаз. Я прислонился к дереву, склонившему ветви под тяжестью снежных хлопьев, и горько плакал в безмолвии зимнего сада...
Дедушка был единственным человеком, который был неизменно ласков со мной. Но я плакал не оттого, что больше не будет этого единственного человека. Я плакал потому, что дедушка уже никогда не сядет на гнедого, никогда больше не повесит на пояс маузер в кобуре из красного дерева, никогда не увидит этого зимнего сада. Никогда.
Снег, посыпавшийся на лицо, заставил меня вздрогнуть... Я поднял голову - на ветку сел воробей. Я глядел на него и будто пробуждался от тяжелого сна... Воробей громко чирикал и поглядывал на меня. "Корм ищет!" мелькнуло у меня в голове, уже много дней земля была покрыта толстым снежным покровом.
Я порылся в карманах, пытаясь отыскать хотя бы хлебные крошки, но там было пусто. Воробей улетел, и, глядя ему вслед, я почему-то вспомнил о Карадже: что делает он сейчас в холодный зимний день без отца, без матери? Наверное, хочет есть... Я вспомнил, как дедушка дал ему тогда денег, и подумал, заплачет ли Караджа, узнав о смерти дедушки Байрама. Когда мать ушла, бросив их, он не плакал.
Рукой отерев слезы, я пошел домой.
Наутро, наняв арбу, папа повез тело дедушки Байрама в Курдобу похоронить там, где покоятся его деды и прадеды.
* * *
... После окончания траура бабушка Фатьма вернулась в городской дом. Дом был уже дважды разграблен: впервые - дядей Нури, когда дедушка прогнал его с эйлага, второй раз во время беспорядков, связанных с переменой правительства. Жить бабушке было не на что. И хотя мы ели раз в день, а утром и вечером пили чай со ржаным хлебом, мама обычно давала мне миску с едой, и я относил ее бабушке. Но быть у нее после того, как не стало дедушки, я почему-то не мог и старался тотчас удрать. Бабушка Фатьма осталась совсем одна. К. нам она не ходила, потому что не любила отца, а дядя Нури, ее обожаемый сын, снова куда-то исчез. Позже пришло известие дядя Нури живет в Шуше и даже служит на хорошей должности. Узнав такое, я понесся к бабушке. Сказать по правде, не только ей, и мне было очень приятно, что мой родной дядя - дядя Нури "на хорошей должности" у нового правительства.
СНОВА ДЯДЯ НУРИ
Дядя Нури появился в погожий весенний день в сопровождении трех милиционеров. Папы не было дома. Увидев брата, мама заплакала, наверное, вспомнив дедушку. Я побежал к бабушке, сообщить о приезде дяди Нури. Путаясь в юбках, старуха бежала за мной по саду. Добежала, взошла на веранду и, остановленная холодным взглядом сына, замерла в растерянности. Дядя Нури ничего не сказал матери. Мне так стало жалко бабушку! И плевать мне было, что он "на хорошей должности" и что его сопровождают три милиционера, я сейчас ненавидел дядю Нури!
Утром, придя к бабушке Фатьме, я услышал из комнаты гневный голос:
- Ну? Что я сказал! Неси остальное!...
Бабушка Фатьма что-то лепетала, оправдываясь...
Я заглянул в замочную скважину; на столе лежали дедушкины золотые часы, несколько колец и несколько золотых монет. Дядя Нури ругал бабушку, а та в ужасе уверяла, что ничего не утаила. Я не мог смотреть на это и убежал...
Наутро дядя Нури уехал.
Спустя несколько месяцев дядя Нури опять появился, на этот раз не один, а с молоденькой армянкой по имени Анаит. Мама и бабушка приветливо встретили невестку. Анаит была милая ласковая девушка, она понравилась маме.
Папа, одолжив где-то денег, купил невестке несколько отрезов на платье, а маме велел, чтоб в доме каждый день был хороший обед.
Но прошла неделя с приезда дяди Нури, и странное известие повергло в изумление всю нашу семью. Мальчишки, бегавшие купаться на Куручай, сказали мне, что дядя Нури каждый день приводит жену на берег и бьет ее. Я сначала не поверил.
Утром дядя Нури позвал жену погулять, и я заметил, что ужас мелькнул в ее больших черных глазах. Они ушли, и я уговорил одного из мальчишек пойти со мной на речку.
Дядя стоял с женой у речной кручи, они о чем-то говорили. Мальчик, пришедший со мной, ничего не знал, занят был стрельбой из рогатки. Я, не отрываясь, смотрел на дядю. Он что-то говорил ей сердясь, потом вдруг взмахнул рукой и ударил жену по щеке. Потом - по другой... Анаит побежала, но он догнал ее, схватил за косы... Женщина закричала так, что у меня волосы встали дыбом.
- Смотри! Смотри! - закричал мальчишка. - Что твой дядя вытворяет!...
Я застыл на месте, смотрел, как дядя за косы тащит жену к реке. Тут с противоположного берега подъехал всадник, и дядя отпустил жену. Я бросился бежать домой.
Мама сидела за машинкой. Когда, в ужасе тараща глаза, я рассказал ей, что видел, мама вздохнула.
- Забьет он девчонку, - сказала она, не отрывая глаз от шитья. - Вот мужики: раз с ним бежала, всю жизнь теперь ревновать да подозревать будет!...
- А зачем же он бьет ее? - спросил я, пораженный тем, что мама, оказывается, все знает, - слов ее я не понял.
- Зачем, зачем?... - пробормотала мама, продолжая строчить на машинке. - Не знаю, зачем.
Вернувшись с "прогулки", дядя и его молодая жена так весело разговаривали и смеялись, что я уже просто ничего не понимал.
... С годами я стал понимать, почему рос таким сумрачным, хмурым ребенком. От природы я был настроен на добро, тосковал по нему, хотел видеть людей радостными и счастливыми. Но все было как раз наоборот, а я, как столбик ртути отражает окружающее давление, всем своим существом отражал состояние окружающего меня мира. Для моего нормального состояния необходимо было, чтоб мама была здорова, а она постоянно болела. Я тосковал по отцовской любви и ласке, а отец был непомерно суров со мной, я восхищался красотой и удалью дяди Нури, а тот тиранил старую мать и теперь вот тайком от людей избивал молодую жену. Я шел в школу, полный самых радужных надежд, а учитель Мирза Джамал в первые же дни обошелся со мной грубо и даже выгнал из класса.
... Незадолго до дедушкиной смерти, когда ему было очень плохо, мама как-то сказала мне: "Пойди помолись за дедушку. Молитвы безгрешных детей быстрей доходят до бога". Я пошел в соседнюю комнату и, воздев руки вверх, долго просил аллаха, чтоб он исцелил дедушку.
Но молитва моя не дошла, дедушка умер. Однако я не разуверился в боге, наоборот, я теперь каждый день стал просить аллаха, чтобы мама была здорова. И очень скоро аллах стал моим первым собеседником. У меня было теперь с кем поделиться - все чаще я уединялся под шелковицей и, устремив глаза в небо, высказывал богу все свои горести и обиды. Я не сомневался, что он все слышит и рано или поздно снизойдет до моих молитв.
* * *
... Недели через две приехала мать Анаит, рослая широкоплечая женщина. Она заявила маме, что Нури обманул ее дочь, уговорил бежать из дому, и она приехала забрать девушку обратно. "Твоя дочь пришла в наш дом по своему желанию, - ответила ей мама. - Ты не можешь забрать ее силой". Женщина отвела дочь в сторону и что-то долго и горячо говорила ей.