Обретя надежду, я несколько утешился, "оседлал" один из теплых, нагретых солнцем камней - "верблюдов". Караджа, увидел меня, положил возле кибитки кизяк, который собирал на пастбище, и подошел.
- Садись на верблюда! - пригласил я Караджу.
Он удивленно взглянул на меня.
- Садись! Видишь, их сколько!... Целый караван. Мы едем в Нахичевань за солью! - И я, как настоящий погонщик верблюдов, громко выкрикнул: "Хей! Хей!..."
Караджа.посмотрел на меня и улыбнулся. Улыбался он очень редко.
- Ну не хочешь садиться, будь погонщиком! Иди к переднему, держи за повод!
Но Караджа только ухмылялся.
Наконец, "верблюды" надоели мне, я подошел к Карадже и позвал его смотреть силки для куропаток. Силки, установленные на противоположном склоне горы, были пусты, хотя хлебные крошки исчезли.:
- Хитры стали здешние куропатки, - Караджа покачал головой и стал снимать силки. - Пойдем попробуем на том склоне. Там их вроде побольше толчется.
По извилистой тропке мы бегом стали подниматься в гору, н вдруг Караджи остановился. Догнав его, я увидел, что в ложбине меж больших камней сидят его мать Кызъетер и чабан Махмуд. Караджа молча повернулся и пошел обратно, он чуть побледнел, и лицо у него было растерянное, жалкое...
- Ты что, Караджа? Чего мы обратно пошли?
Он не ответил.
Я обернулся и взглянул: мать Караджи, смеясь, говорила что-то Махмуду, разговор у них был веселый. Но я ни разу не замечал, чтоб этот румяный рослый молодой чабан вот так весело разговаривал с Караджой. С Караджой никто не разговаривал. Кулу, его старший брат, с рассветом угонял отару на пастбище и возвращался затемно. А если отару отгоняли, далеко, Кулу не приходил и ночевать, а спал, там же, при овцах, завернувшись в тулуп.
Старшая сестра Караджи Фируза день и ночь работала у дяди Айваза, сбивала масло, готовила похлебку для собак, по нескольку раз в день приносила с родника воду в большом медном кувшине. Но тяжелая работа не сделала Фирузу ни уродливой, ни грустной. Щеки у нее всегда алели, как маков цвет, и красотой она пошла в свою мать. Направляясь к родинку, Фируза весело перешучивалась с подругами, они, хохоча, сбегали вниз с горы. Но с Караджой и Фируза никогда не шутила.
- И чего мы вернулись? - снова спросил я Караджу.
Он опять промолчал. И тут я подумал, что Караджа уже который раз делает мне пращу, а я все теряю и теряю их. На воротнике моей курточки приколота была маленькая серебряная звездочка, мне подарила ее одна из маминых подруг, я заметил, что Караджа поглядывает на эту звездочку. Я снял звездочку и приколол к воротнику его старой рубахи.
- Чего это ты? - удивлённо спросил мальчик.
- Дарю! - с гордостью, сказал я.
- Правда? - Глаза, похожие на дырочки от гвоздей, радостно блеснули.
Я молча кивнул.
Караджа помолчал, подумал, достал из кармана свою великолепную пращу и протянул мне.
Праща была хороша, и хотя я считал какую бы то ни было мену делом недостойным, Карадже недолго пришлось уговаривать меня - пращу я взял. Уже у самых кибиток мы встретили дедушку Байрама, он не спеша спускался с горы. В бурке, накинутой на плечи, он казался еще красивее: седеющие русые усы, яркие карие глаза, рослый, статный...
- Тебе не холодно? - спросил он меня.
- Нет, - сказал я.
Караджа был одет гораздо легче меня, и чарыки его, и портянки были насквозь мокры, но дедушка не спросил, озяб он или нет. Он только улыбнулся Карадже.
Смотри, что он мне подарил! - я показал дедушке нарядную пеструю/пращу.
- О-о! - протянул он восхищенно. - А ты чем его отдарил?
- А я ему - звездочку! - я показывал на ворот его куртки. - Караджа мне куропатку поймает!
- Хорошо, - дедушка снова улыбнулся. - Караджа добрый мальчик. - И немного погодя спросил: - А что, дядя Айваз дает вам что-нибудь из еды?
- Дает... - не глядя па дедушку, буркнул Караджа.
- Дедушка! - я умоляюще посмотрел на дедушку Байрама. - Они очень бедные! Даже обед не готовят!
- Ничего... - Дедушка глубоко вздохнул. - Вот Караджа вырастет, станет настоящим работником, и наладятся их дела...
Мне показалось, что Караджа обрадовался дедушкиным словам.
- На! - Дедушка Байрам достал из кармана несколько бумажек. - Скажи матери, пусть купит что-нибудь на базаре.
- Дедушка! - воскликнул я. - Пусть купит ему новую рубаху!
- Здесь хватит и на рубаху, - дедушка Байрам усмехнулся.
- Ну а вдруг не хватит? Дай еще!
Дедушка достал еще бумажку.
Дедушка Байрам был единственным человеком, при котором я позволял себе упрямиться и даже капризничать. Мог бы я попросить денег у папы? Никогда! Даже и в голову не пришло бы. Он, может, и не стал бы ругать меня, но я постоянно ощущал разделявшую нас немую стену отчуждения.
- Любишь дедушку Байрама? - спросил я Караджу, когда дедушка ушел.
- А чего ж не любить? - равнодушно ответил Караджа.
Быстрым шагом мимо нас прошла Кызъетер. Щеки ее пылали, глаза блестели и казалось, что она никого и ничего не видит. Караджа молча пропустил мать, даже не взглянув на нее.
- Иди, отдай деньги! - сказал я.
Кызъетер стояла в. кибитке и рассматривала в маленькое карманное зеркальце свое пылающее лицо.
Караджа достал из кармана деньги, косо глянул на мать...
- На! Дядя Байрам дал.
Кызъетер быстро спрятала зеркальце и взяла бумажки.
- Тетя Кызъетер! - сказал я, видя, что Караджа молчит. - Дедушка Байрам дал деньги, чтоб ты купила Карадже одежду.
Кызъетер улыбнулась, сверкнув белыми зубами:
- Дай бог здоровья твоему дедушке! Только ведь у Караджи сестра на выданье, ей обновки нужны!
Я промолчал. Я видел, что Фируза, взрослая, красивая девушка, ходит босая. Плохо одетая, с утра до вечера занятая в доме дяди Айваза, она все равно всегда была веселая и добрая. И когда, она иной раз наклонялась и крепко целовала меня в щеку, мне не было неприятно: от нее пахло не мылом, как от Гюллю, а щавелем, который научил меня есть Караджа.
Я приметил, что Фируза поглядывает на моего дядю Нури, но тот не обращает на нее никакого внимания. А однажды случилось вот что. Дядя Нури, вернувшись с гулянья, хотел разуться, но его узкие сапоги размокли от сырости и никак не снимались. В кибитке, кроме меня, никого не было. Тут вошла Фируза и, увидев, что дядя никак не справится с сапогами, предложила:
- Давай стащу! Давай!
Фнруза стащила одни сапог, дернула за второй, не удержалась и упала на спину. Юбка задралась, обнажив ее бедра. Фируза тотчас же с хохотом вскочила, но дядя Нури не смеялся, он молча притянул к себе девушку, поцеловал ее, хотел еще раз поцеловать...
Фируза вскрикнула, вырвалась у него из рук и бросилась прочь. Дядя Нури, насвистывая, сунул под голову мутаку, взял русскую книгу и улегся. Я вышел из кибитки.
- Ты что ж это, сука гульливая?! - услышал я свистящий шепот бабушки. Фатьмы. - Распалилась не хуже матери своей! Проходу мальчику не даешь!
- Да что я такого сделала?
Мне было смешно, что бабушка назвала дядю Нури мальчиком, и обидно за Фирузу - ведь она и. вправду не сделала ничего плохого. И еще это слово "распалилась". Почему бабушка так говорит о Кызъетер? Я знал, что бывает такое время весной или осенью, когда верблюды-самцы "распаляются".
На другой: день стоял густой туман. Подходя к кибитке Караджи, я вдруг услышал взволнованный шепот:
- Отпусти! Пусти ради бога! Войдут... Увидят... Твоя мать убьет -меня!
Чего-то застеснявшись, я хотел было уже уйти, но тут из тумана вышел Караджа с полным решетом кизяка.
- Сейчас подожгу кизяк и пойдем! - сказал Он мне. - В туман куропатка запросто лезет в силок.
Он не договорил, из кибитки выскочила Фируза и промчалась мимо. За ней вышел дядя Нури.
- Куда это ты собрался? - сразу начал, он кричать на меня. - В такую погоду нельзя далеко уходить. А ну марш в кибитку! И этот не соображает!... - набросился он на Караджу. - Не знаешь, что в тумане волк к самому жилью подходит!