Ястреб в поле ястребил 

Слабокрылых истребил!

И вот, покуда он в дороге шевелит губами, они на двух трамваях достигают детдома, где принимает их заведующая, привычная разговаривать с такими вот желающими бездетниками. Сперва никто до конца - ни пришедшие, ни заведующая - друг другу не открываются. Она им показывает диаграммы, а жена, диаграммы разглядывая, интересуется успеваемостью. Потом заведующая хвастает стенгазетой. В ней стихотворение девочки Нади Бесфамильной "Жук в колхозе", а также заметка приютского фельдшера "Ложка моркови - капля крови". О полезном поедании моркови.

- Морковку, что ли, завезли? - спрашивает бывалый наш Н., а заведующая, хотя как руководительница и осмотрительна, но по-женски, конечно, недовдутая, отвечает: "Ага! Полуторку. Не знаем прямо, куда девать. Боимся, погниет вся. Уже и начала".

Потом они ходят по тропинкам диковатой территории, возле которых плакаты. В разговоре заведующая замечает: "Девочки есть ну до того хорошие, прямо удивляешься, откудова такие берутся!" Н., который заведующую как бывший детдомовец видит насквозь и потому уже час как не выносит, хочет, конечно, исчерпывающе сообщить, откуда именно такие и вообще дети берутся, но сдерживается.

Потом вокруг заведующей сама собой скапливается кучка маленьких и даже совсем маленьких детишек, из которых кое-кто уже напились какао, а одна девочка - столько, что прямо срыгнула на Шурика. Кое же кто снова принимали красный стрептоцид, а то у них с вечера был горячий лоб.

Дети в детдомах стеснительными не бывают, хотя, что оно вообще такое стеснительность? Почему крохотное существо прячется за отцову штанину, даже если с ним ласково заговорить? Потому что это - опаска. Врожденная маскировка опаски под стеснительность. Она при нас на всякий случай. Чтобы упастись от возможной беды.

Но вот маленькое существо принимается из-за ноги выглядывать. А это уже - любопытство, необходимое для оценки ожидаемых неприятностей.

Опаска и пытливость - два инстинктивных навыка, приданные нам с первых дней жизни для общения с миром. В младенчестве и детстве они натуральны, даже если закамуфлированы под застенчивость и любопытство. У приютских же и опаска, и пытливость непоправимо смазаны во что-то особое - детдомовское...

"В человеке, даже в сопливом, все изначально изолгано!" - думает педагог Н.

"Жесткий какой мужчина, точь-в-точь мой покойный слесарь-наладчик, сволочь такая!" - думает заведующая.

Когда останавливаются возле клумбы, получается обычная околоклумбная картина, ибо клумбы - эстетическое проклятие нашей земли. Вспомните эти вздутия, вспомните их применяемые ограждения. И хотя всякая - детище циркуля, она выпуклая. То есть тут не планиметрия, а стереометрия, каковая в нашем рассказе не есть предмет восхищения. Прикочевавшая в Россию из Людовиковых Версалей, побыв милой целью усадебных прогулок, послужив подножьем под пьедесталы ваз, а также статуй - клумба по мере торжества степных нравов нехорошо заросла, обнеслась поставленными на уголок ломаными кирпичами, ушла из гостиных в лакейскую, и простолюдинское торжество ее особенно заметно зимой, когда тихий снег, безмятежно покрывший на время мерзость нашего запустения, все равно бывает клумбой побеждаем, ибо, как ни старается обратить ее в белую припухлость, сухие стебли летней заросли выглядят среди непорочного покрова сорной уликой, даже если на них и повисли, поклевывая семена какие-то маленькие в красных капорах птички.

Здешняя клумба оказалась без стоячего пионера, но тоже заросла вольными растениями двора, над которыми в поисках детдомовского нектара трудились пчелы. Сейчас возле нее стояла большая женщина - заведующая - со скучными под майкой, которая под кофтой, длинными грудями, разделенными плоским межгрудьем и почти у талии глядящими в стороны. Ниже с заведующей свисала юбка, а за юбку держались малые существа с болячками у губ, стриженые как солдаты, причем некоторые - повязанные косынками. Соплей у всех было в избытке, отчего все сопели, а кое-кто слизывали носовое выделение языками.

Жена, то и дело отворачиваясь, прикидывалась, что оглядывает окрестности, а на самом деле часто моргала.

Среди детишек больше других бросался в глаза рыженький мальчик с вовсе уж зеленоватой соплей - существо по виду, если выживет и вырастет, ненужное и обреченное. Он тоже прижимался к хозяйкиной ноге.

- Питаются они у нас сытно и полезно.

- Это как? Чем сегодня, к примеру, завтракали?

- С утра у нас бывает снятое молоко и селедка под луком в конопляном масле...

- Ржавая?

- Она в бочках идет. Не угадаешь.

- Вы-то как столуетесь? От детей?

- У нас с воспитанниками одно питание. Кушаем то же самое!

"Всё как было!" - думает Н.

- А каша ячменная входит?

- Сегодня не закладывали. Но была конфекта "Ну-ка отними!".

- Отнимают?

- "Ну-ка отними!" - конфекта так называется.

- Вот я и спрашиваю: отнимают конфекту?

- Наказываем! Но применяем гуманство!

- Поясните!

- Кто отымает, ходит потом "гусем" по двору.

- Это как! - допытывается Н., наша секущая по параллельным, окончательно решив про заведующую "недовдутая!". То, о чем он дознаётся, идеально равноположено тому, чего он в детстве надознавался.

"Вот же мутотошник с промотом!" - решает про него заведующая, но показывает. Вытягивает, как в крепости страдалец Шевченко, руки по швам, тянет насколько может, но невысоко, ногу и производит несколько шагов. Дети, сбившись в освободившееся место, внимательно и не улыбаясь глядят на завдетдомом, только рыженький мальчик повернулся к ним с женой, явно не согласный со столь нелепым поведением руководства.

Заведующая походила и вернулась. Дети расступились и снова облепили ее подол.

- Сегодня "горе" передавали?! - спросил Н.

Дети закивали головами.

- Да-ааа!

- А когда дождик, что кричим?

- Дождик, дождик, перестань, мы поедем в Эристань!

Тут Эристань сохранилась! У них в детдоме тоже собирались туда поехать!

Рыженький мальчик вдруг отцепился от хозяйкиной юбки, вбежал на клумбу, где в какой-то серый цветок, ощупывая его передними лапками, как раз вползала пчела, схватил ее с цветком в кулак, подбежал к гостям, открыл руку и протянул.

- Он пасечник! Пасечник-колбасечник, дымарь рыжий! - закричали дети.

- А ну стань к остальным! - сказала заведующая.

- Он их не боится! Его не ужаливают!

- У пчелки жало в жопке! - сказала одна из девочек, и все захихикали. А потом загалдели:

- Жалко у пчелки в жопке!

- Я поясню, - сказала заведующая. - Это они его так дразнят!

Жена педагога Н. вдруг рванулась и собственным носовым платком подобрала соплю уловлявшему очередную пчелу рыженькому. Тот от таковой неожиданности оторопел, но тут же раскрыл руку, одаряя гостей новой добычей. На этот раз в его кулачке был еле поместившийся рыжий с черным шмель.

- Рыжий-рыжий, конопатый! - только и смогла сказать жена.

- Убил бабушку лопатой! - хором подхватили дети и, похоже даже, вместе с заведующей.

Рыженький мальчик всего лишь открыл ладонь со шмелем, и это решило все.

Хотя Н. полагал, что толк в детях знает, а в заброшенных уж точно, и мальчик показался ему самым недовдутым, однако в пасечниках, как только что выяснилось, он не разбирался.

- Значит, забираете рыжего? - сказала заведующая и вдруг заплакала.

Для усыновления были нужны рекомендации. То ли две, то ли три. Точно не помню, а исследовать сейчас давние правила нету времени. Словом, потребовались то ли рекомендации, то ли поручительства, аттестующие претендентов на ребенка с наилучшей стороны, а также подтверждающие их сознательность.

И оказалось, что взять поручительства не у кого. Всегдашняя сепарация от коллег и высокомерная самостийность Н. совершили свое дело. Даже к соседям не стоило обращаться. Даже в контору ЖАКТа. И прежних детдомовцев было не попросить - никогда ими не интересуясь, он просто не знал где кто.