- Как вы сказали? - переспросил Марков, бледнея. - Кого замучили?
- Маркова, Петра Васильевича. Дельный был, я его лично знал.
- Маркова... Петра Васильевича...
Сказал, и голос у него сорвался.
- Как же... Мы об этом еще листовку выпускали. А что, вы его знали?
- Это мой отец, - беззвучно пролепетал Марков.
Криворучко слушал, смотрел. Он еще не отдавал себе отчета, что произошло. Мишу Маркова он знал с давних пор. Но Мишиного отца Котовский отпустил на родину, когда Криворучко еще не было в отряде Котовского. Он слышал, что у Маркова в Кишиневе семья. У многих, находившихся в бригаде, семьи были в Молдавии. Когда Карпенко назвал имя, отчество и фамилию жертвы сигуранцы, Криворучко вначале не связал это с Мишей. Мало ли Марковых на свете! О Мише Криворучко знал, что он питомец, почти что сын Котовского, так же как Костя Гарбарь, так же как Шурка... у Котовского немало было таких прибившихся к бригаде мальчуганов без роду, без племени...
Теперь Криворучко понял, какое горестное известие привез этот спокойный, тихий человек. И Криворучко сам не знал, что было бы лучше: не удерживать Маркова, пусть бы уезжал, и до поры до времени оставался в полной неизвестности, или, наоборот, хорошо, что Марков все узнал. Нет, пожалуй, лучше, что он остался: знать всегда лучше, чем не знать.
Карпенко был обескуражен таким оборотом дела.
- Вон оно какое дело... - бормотал он. - Не знал, не знал. Так это точно? Вы не ошибаетесь? Ваш отец работал на железной дороге?
- Мы жили в железнодорожном городке. Гончарная улица...
- Как же, как же! - оживился Карпенко. - Крыльцо с двумя ступеньками... деревянный дом... Стало быть, Марина матерью вам приходится? Померла и она...
Карпенко рассказал, какие знал, подробности. Знал он немного. Мог только сообщить, что Марина умерла в больнице, Татьянка куда-то исчезла, не то скрывается где-нибудь у родственников, не то совсем уехала из Молдавии.
- А насчет шести эшелонов, товарищ Марков, я рассказал сущую правду, - добавил Карпенко. - Мы беспощадные мстители, мы знаем, что каждого из нас может постигнуть горькая участь, но никогда не отступим и будем бороться, пока не восторжествует правда.
- Что ж, Миша, - подошел к Маркову Криворучко, - все-таки лучше знать, чем не знать. По-моему, так.
- Да, - произнес Марков каким-то не своим голосом, - знать... И еще понимать, что от этих изуверов не жди хорошего...
- Какое там! - согласился Карпенко. - Одно слово: капиталисты.
- Палачи. Метко назвал Барбюс, - подтвердил Криворучко.
Он ужасно боялся, что Марков раскиснет, так как считал, что котовцы не должны падать духом ни при каких обстоятельствах. И он был доволен. Марков встретил известие как подобает солдату. Только сказал:
- У меня жена, вот Николай Николаевич знает, потеряла всю семью, всех односельчан в одну ночь. А я ее все утешал: освободим Кишинев, поедем к нам на Гончарную, мои родители будут и твоими родителями... Так-то ей все расписывал... а оказывается... что она, что я...
- У каждого из нас найдется, о чем горевать, - сдержанно сказал Карпенко. - Время такое.
- Опасаются, войны бы не было, - нахмурился Криворучко. - Конечно, война - дело суровое, что и говорить, но бывают и годы затишья, когда тоже лихо головы летят. Не угадаешь... Раз на раз не приходится...
Больше Маркову расспрашивать было не о чем, да и Карпенко заторопился. Они побеседовали еще о чем-то, выйдя на крыльцо, и Карпенко распрощался.
Марков и Криворучко долго сумерничали. Вечер был теплый, даже парной. Сидели у открытого окна и молчали. Вдруг колыхнулись ветви деревьев, по комнате промчалась волна влажного воздуха, и вслед за тем пошел дождь, тихий, теплый, даже какой-то ласковый и успокаивающий. Котовцы сидели и слушали, как хлюпает дождевая вода, как при каждом всплеске ветра шлепаются мокрые листья, как поет-заливается на все лады водосточная труба, как дождь настойчиво и музыкально барабанит по крыше.
На рассвете Марков уехал в Пензу искать Уклеевку.
6
Приятно въезжать в деревню, не стреляя на всем скаку, не выбивая из бань и овинов огрызающегося противника, не крича "ура", не улюлюкая, не размахивая клинком, а просто прогромыхать на тряской телеге, беседуя о том о сем с рассудительным бородатым дядей, охотно согласившимся довезти до Уклеевки.
- Вам как? Прямо к председателю? Али в сельсовет?
- Лучше бы к председателю, если можно. Это далеко?
- У нас тут все недалеко.
Марков довольно скоро отыскал Уклеевку. А в поезде наслаждался движением и покоем в одно и то же время. Что много людей вокруг - это не мешало Маркову, и в дороге он как бы побыл сам с собой. Ему необходимо было подумать, поразмышлять и привести себя в душевное равновесие. Зрелище мелькающих за окном полей, речек, рощ и деревень действовало успокаивающе, перестук колес нравился и тоже умиротворял.
К концу пути Марков уже с интересом слушал вагонные разговоры. Ему нравилось наблюдать завязавшееся дорожное знакомство паренька, едущего в Пензу, со смешливой девушкой, которой скоро выходить. Он все уговаривал ее проехать дальше, а она, отшучиваясь, советовала ему прервать свое путешествие, выйти с ней на ее станции, названия которой он никак не мог запомнить: не то Барабулька, не то Берендейка... И оба они до того друг другу приглянулись, и оба понимали, что еще час - и они расстанутся, чтобы больше никогда не встречаться...
Еще Маркову нравилось выходить на станциях и бродить вдоль рядов торговок - румяных, загорелых, бойких на язычок, расхваливающих свой товар: душистую антоновку, ярко-желтые дыньки, вареную картошку, свежепросоленные аппетитные огурцы...
До чего обрадовался Савелий! Он глазам своим не верил:
- Мишенька! Марков! Люди добрые, да вы поглядите, какой дружок приехал! Верно говорят, что гора с горой не сходятся, а люди когда-когда, глядь, и повстречаются. Проходи, гостюшка дорогой. Анисья! Гляди на него, это же Марков, Марков, с ним мы в долочке перед атакой лежали под престольным городом Киевом!
- Я как раз там был, оттуда и еду. На Здвиже побывал, все искал этот самый долочек... и мост...
Но Савелий не слушал.
- Ты ж подумай - Марков, а?! С ним мы горе горевали, с ним мы у самого Григория Ивановича службу несли... Сокрушили злодеи нашего соколика! Им бы смотреть да радоваться, что на российской земле такой ладный человече живет, так нет, им все наше хорошее - заноза в сердце, будь они неладны...