Мы, еще не опалившие своих крыльев в огне революционного движения, с трудом могли освоиться с мыслью, что всеобщая социальная гармония, которую мы, "взыскующие грядущего града", провидели в результате великой мировой исторической борьбы, на самом деле уже существует, уже лежит в нашем кармане, неведомо для нас самих, и что этот карман есть глубины собственного индивидуального духа. Легко было ему, отгородившемуся от всего и всех четырьмя стенами своей каморки, объявить внешний мир одной мечтой; до него, в самом деле, все звуки и цвета этого мира доходили, как бы сквозь дымку полусна; это были не звуки, а отголоски, не цвета, а отблески.

Мы же жадно купались в реальной стихии внешнего мира и потому никак не могли представить его себе чем-то вроде воздушной паутины, которую паук "Я" выпрядает вполне и исключительно из самого себя. Но мы любили слушать парадоксальные излияния "сумасшедшего философа".

Они ставили перед нами новые вопросы, эти вечные вопросы философии: проблему реальности внешнего мира, свободы воли, оснований морали. Они раскрывали перед нами новые горизонты, толкали браться за такие книги, которых не значилось в списках В. А. Балмашева. Донецкий будил наш ум, но не овладевал им, как не овладевал им и старик Балмашев. Мы, начавшие развиваться ощупью, самостоятельно, ценившие эту самостоятельность и детски гордившиеся ею, шли собственным путем...

В конце нашего пребывания в гимназии в Саратове появилось новое лицо М. А. Натансон. Кое-кто из нашего кружка попал в сферу его влияния, хотя {42} более через посредство жены его, Варвары Ивановны: для него самого, конечно, мы по молодости лет представляли недостаточно интересный материал. М. А. Натансон представлялся нам тогда кем-то далеким, чужим и холодным. К нему уже тогда прилепили кличку "белого генерала". Нами смутно чувствовалось, что он стоит в центре целого круга лиц, с оппозиционно или революционно окрашенными воззрениями; что вокруг него, как вокруг своей оси, вращается все. Его рука из-за кулис чувствовалась то там, то здесь. Куда бы ни попадал этот человек, он сейчас же начинал "ножками трясти и мережки плести", как шутливо впоследствии выражались мы про него.

Но М. А. Натансон уже в это время обнаруживал уклон в сторону "алльянса" с либералами. Эпоха, когда революция была "на ущербе", наложила на его взгляды свою печать. И часть "непримиримых", не у дел находящихся "последних могикан" народовольчества с ним не сошлась. В их числе оказался и В. А. Балмашев, противополагавший себя, как "простого смертного", ему, как "олимпийцу". М. А. Натансон, стремившийся всегда сосредоточить в своих руках "все нити", обратил внимание и на юную кружковщину, тесно соприкасавшуюся с Балмашевым, считая, что для "приготовительного класса" может сойти и Балмашев, но что за тем следует систематически "изымать" молодежь из-под его влияния и направлять на более правильную дорогу. В этом смысле и начались попытки "воздействовать" на нас. Попытки эти сделались известны и Балмашеву: он отнесся к ним с добродушной иронией, в которой, однако, просвечивала затаенная горечь. Но мы стали всецело на его сторону. В этой посторонней "интервенции" мы ощутили {43} стремление к духовной опеке над нами, чего не чувствовалось со стороны Балмашева: с ним мы считали себя более "равными". Может быть, это потому, что у него не было такой определенной, законченной "системы" воззрений, которая могла бы давить на наши умы и гнуть их деспотически в известную сторону... И мы как-то заочно стали в оппозицию к "незримо присутствовавшему" при этих попытках М. А. Натансону.

В Саратове в это время, благодаря системе "просвещенного абсолютизма" губернатора А. И. Косича, процветало "Общество любителей изящных искусств", с многочисленными секциями. В нем свивали себе гнездо опыты сближения и слияния "радикалов", то есть революционеров, с либералами. И среди многих "радикалов" все популярнее и популярнее становились мотивы, выраженные Д. А. Минаевым в той маленькой стихотворной импровизации, которой он, по преданию, ответил за несколько лет перед тем гр. Лорис-Меликову на его речь к допущенным на специальную аудиенцию литераторам :

Перед лицом всей нации

И всей администрации,

В виду начальства строгого,

Мы просим, граф, немногого:

Уж вы нам - хоть бы куцую,

Но дайте конституцию ...

В сторону учета этих настроений и направлялась тогда политическая мысль М. А. Натансона. Но для нас, молодежи, в этом не было ничего вдохновляющего, окрыляющего. Такая постановка вопроса {44} могла быть верна или неверна, безразлично - наших сердец она все равно не завоевала бы. Мы, правда, претендовали на то, что всецело вверяемся разуму и клянемся подчинять ему все чувства и склонности. Но мы чувствовали себя духовно принадлежащими простому, черному, трудовому народу, отщепенцами от сытого, культурно обеспеченного верхнего общественного слоя. Доказать же, что именно первому, а не второму нужна революция "ущербленная" применительно к домогательству "куцой конституции", было трудновато. Мы пытались уже иногда рассуждать на тему: каковы шансы восстановления "хождения в народ"? Каковы шансы восстановления террористической борьбы? Мы пытались при этом рассуждать с напускной трезвостью и положительностью. Но союз с либералами был темой, которая и на ум нам не взбредала. Нас. и нашего мнения об этом вопросе никто, конечно, не спрашивал. И, однако, смертным приговором для этого течения было то, что оно не могло найти сочувственного отклика в молодежи. Это была не авангардная идея времени, к которой должны примыкать растущие поколения, но арьергардная идея сходящих со сцены людей, которым суждено было остаться без идейных наследников и продолжателей.

Либерально-радикальные прения в "Обществе изящных искусств" долетали и до нас. Так, реферировался там только что вышедший в свет роман Беллами (если не ошибаюсь, это было до напечатания его русского перевода). Ставить все точки над "i" там не решались и говорили эзоповским языком - впрочем довольно прозрачно. Кто-то из местных "стародумов", выслушав реферат, вздумал подвергнуть референта допросу с пристрастием: каким {45} именно образом мыслится переход от современного общества к строю, описываемому романистом?

Среди участвующих в прениях нашелся кто-то из верующих в марксовскую схему и ответил притчею. Собака, страдавшая от блох, спросила лису, как от них избавиться? Лиса подала ей добрый совет. Выполняя его, собака влезла в воду, сначала так, что только спина оставалась наружу. Через несколько времени все блохи собрались на сухое место - спину. Затем она залезла глубже, оставив наружу только голову. Новое переселение блох. Тогда она окунула и голову, оставив высунутым язык, и когда блохи кучей собрались на языке, она - гам! и всех их проглотила. Вода - это денежно-товарное хозяйство, а сборище блох к одному месту - концентрация капитала. Рецепт для России ясен: прежде всего развитие товарно-денежного хозяйства и капиталистического производства...

Эта "притча" дала нам пищу для разговоров надолго. Кто-то указал нам на статьи В. В. и его книжку "Судьбы капитализма в России". С увлечением накинулись мы на новую тему. В. В. по общему духу своих писаний пришелся нам очень по сердцу. Но категоричность целого ряда его формулировок смущала.

Сильно помогло "письмо Постороннего" (псевд. Михайловского) в редакцию "Отеч. Записок", оформившее наши сомнения и недоумения и подсказавшее определенные поправки. Это было большим толчком для определения нашего умонастроения и два три года спустя, после столкновения с первыми русскими марксистами, мысль уже нащупывала третье решение, равно далекое и от теории "невозможности" прохождения России через капиталистическую фазу, и от оптимистического фатализма чаявших {46} обновления России творческого мощью капитализма по образцу передовых стран Запада.

В это время нас познакомили еще с одним политическим ссыльным народовольцем Анатолием Влад. Сазоновым. Он меня сразу удивил, спросивши почему мы до сих пор к нему не приходили? Расспрашивать, как идут дела в наших кружках, он не стал, заявивши, что "все о нас знает". Внешние аллюры уверенного в себе профессионального конспиратора довершили впечатление. "Действующих революционеров" мы знали тогда, в сущности, по "Нови" Тургенева - в виде таинственного, действующего откуда-то из-за кулис, всезнающего и всеми распоряжающегося "Василия Ивановича", да еще по тенденциозному реакционному роману "Тенета" Тхоржевского. И В. А. Балмашева, и М. А. Натансона мы как-то ставили отдельно от этой породы: один только помогал молодежи готовиться стать революционерами, другой жил легально и посвящал свое время тому, что впоследствии стало называться "использованием легальных возможностей".