Изменить стиль страницы

— Какой же ваш прогноз? — спрашивает генерал.

— Половина русского населения вымрет, а остальная восстановит все… «с гаком»…

— Когда же это будет?..

— Существенное улучшение начнется с 1929 года, — ответил я не задумываясь…

— Как? Восемь лет?

— Это будет начало — мы увидим, как стрелка повернется вверх… Расцвета мы не увидим… Расцвет через пятьдесят лет…

— О Боже мой!… Прощайте… Я ухожу… Это же ужас!..

Он ушел… Чулки гитаны сдуло… Зачем я каркаю, как старый ворон на этой крыше?!.

И вспомнилось мне, как один батюшка, нарисовав потрясающими словами муки грешников в аду, заметил, что вся церковь пала на колени и плачет. И стало ему вдруг жалко своих бедных Грицков и Оксан… Осенил он их крестом и сказал:

— От цо, братие… Не журится… Бог добрый, там, на Неби… Може це все ще и брехня?..

Просветлело… Солнце горит закатом… Бог добрый, там, на небе… О, пусть вместо неизбежного ужаса это было бы… «брехней»…

* * *

«Просто поручик» просто не ел уже два дня… И удивительное дело. Казалось бы, уже сами «на грани»… Нет, поискали, пошарили кругом — наскребли пол-лиры…

Как он обрадовался… Даже панталоны гитаны смеялись, колотясь под ветром…­

* * *

Когда я вернулся в свою мансарду, из соседней комнаты спросили:

— Что за шум в соседней комнате?

На что я ответил:

— Мне стукнуло триста лет и три года…

Засмеялись….

— В огороде — бузина… а за шкафом?

— «Крук»!..

— Это что значит?

— Это значит — ворон…

Но другой голос прибавил:

— Идите лучше к нам, дядя Вася…

* * *

Там уже были все. Полковники, капитаны, поручики, галлиполийцы и не галлиполийцы, таинственные конспираторы и просто наивные беженцы, молодые rigolo — пессимисты и старые мрачные оптимисты — как они все вмещались в этой комнатушке!

Зина в стотысячный раз раскладывала пасьянс, причем никто не знал, о чем она, собственно, думает, хотя и можно было предполагать, о чем…

П. Т. разбавлял спирт водой… Женька откупоривал сардинки, Mardi (женщина, которая была вторником: см. «человек, который был четвергом») возилась с примусом, который не горел, почему она заводила стакатто смеха спускающимися зубчиками по всей хроматической гамме сверху вниз… Мандолина неуверенно старалась выявить «куявяк», а гитара аккомпанировала ей брехливо, но с апломбом…

Вечерний сеанс начался…

Пели, пили, декламировали, рассказывали, спорили, опять пили и опять пели…

Старшее поколение все заводило какие-нибудь ископаемые «Не искушай», «Ночи безумные», «Очи черные»… Младшие стремились к Вертинскому…

* * *

«В бедный маленький город,

Где вы жили ребенком»…

Или:

«Я помню эту ночь… Вы плакали, малютка»…

* * *

И здесь плакали — «под гитару»… Украдкой, конечно, чтобы никто не видел…

Ведь «попугай Флобер» твердит свое:

Jamais, jamais, jamais,[26] 

«В бокал вина скатился вдруг алмаз »…

Jamais, jamais, jamais…

Ах, знаем — все знаем!.. «Давным, давным давно» — все знаем:

Jamais, jamais, jamais…

«И плачем по-французски »…

* * *

По-французски, и по-английски, и по-немецки, и по-польски, и по-сербски, и по-бразильски, и на всех языках…

* * *

— Ну, Mardi, довольно… не надо…

— Ах, нет, нет… Спойте еще… спойте… про «вранжелистов»…

— Ну, ладно… Только это торжественно… Господа офицеры!.. На молитву… Шапки долой!..

* * *

Хор. (На мотив «Вечер был, сверкали звезды».)

«Бог и в поле пташку кормит,

И поит росой цветок,

Бесприютных «вранжелистов»

Также не оставит Бог…»

* * *

— На-кройсь!!!

— Так…

— Ну, зачем же вы…

— Эх, стоит плакать?!

* * *

— Довольно, господа…

— Господа!.. Четыре часа!

— Прощайте… До свидания… До свидания!..

— Тише, господа… И так уже все жильцы бранятся во всех этажах…

— И как это только гитана терпит!..

— Не сломайте только лестницы…

— Боже… как она трещит!..

* * *

Мансардный день окончен. Занавес падает…

Глава третья. Из дневника моей соседки

«Мальчуги»

Я просто одурела от радости, хватала их за головы, целовала, хохотала… Тогда Вольде говорил преувеличенным басом:

— Ну, перестань же, перестань!.. Не срамись, пожалуйста!..

А Люська, старший, «хихикал», т.е. как-то особенно смеялся — нежно и тихонько…

* * *

Они мне свалились, как снег на голову… Внезапно.

Кто-то постучал в дверь, я открыла и увидела их — двух братьев, о которых я ничего не знала и боялась надеяться, что они живы… Олега-Люську и Вольде…

* * *

После затихнувшей бури восторга, они рассказали о своих мытарствах — отступление от Перекопа, эвакуации… Оба чудом вышли, чудом попали на пароход… чуть ли не на последний… До сего времени — в Галлиполи… Получили отпуск и приехали повидаться…

— Значит, вы знали, где я? Читали мое объявление в газете?

— Как же… читали…

— Отчего же сразу не приехали?

Они переглянулись.

— Чудачка, — сказал Вольде. — Как это мы могли приехать без отпуска?

— Какого отпуска? Разве эти формальности соблюдаются у вас?

Они еще раз переглянулись и расхохотались.

— Ну, вот… А ты думаешь, у нас там табор цыганский, что ли?.. У нас, брат ты мой, — строго… Дисциплина!..

— Ну, расскажите же скорее, как у вас там… Здесь, в Константинополе, про Галлиполи такие слухи ходят, что волоса дыбом подымаются… Голод… болезни… все разбегаются… Правда ли это?

— Возмутительные разговорчики…, — пробасил Вольде. — Тыл несчастный!

Олег, тот ничего даже не сказал, презрительно скривился.

— Ну, расскажите же…

— Как это рассказать?! Право, уж и не знаю…

— Ну, как! Да вот — во-первых: отдают честь? Носят погоны?

Они в ответ начали хохотать… И так заразительно, неподдельно-весело, что невольно и я присоединилась к ним… Давно уж не слыхала такого смеха… Здесь все больше ноют или истерически подвывают…

— «Малахиты»!.. «тыловые мародеры»!.. за нашими спинами прячутся и скулят… «Довольно нашей кровушки»… Да ты посмотри… как мы одеты? Что мы — оборваны? Звезды у нас на шапках? Или ваши «штрютские панамы»?..

Действительно… Надо только на них посмотреть, чтобы хоть отчасти понять… Какие-то светленькие гимнастерки, чистенькие, глаженые… Пуговицы аккуратно пришиты… У Вольде погон с «вольноопределяющимся шнурком», у Люськи — у того сохранился серебряный «старорежимный» погон корнета… Пояса кожаные. Совсем приличные брюки — тоже сапоги…

— Ну, а как живете?.. Насчет «вообще»?

— Весьма и весьма… Приезжай — увидишь… Не так, как здесь… Отнюдь!.. У нас, «выражаясь», — кусочек России… Наш кусок!.. Наша речь, ну, там — обычаи… «наша власть»… Поняла?

— Ну, власть!?

— Вообрази… Разве это не власть? Всеобщее уважение!.. И турки, и греки, и «сережки»…

— Что за «сережки»…

— «Сережки» — черномазые… сенегальцы… Ну, что — «сережки»! «Хранцюзы» с нами считаются… И очень даже!.. Вот грозятся насчет пайка… а не отымут… А почему? Потому что «чувствуют»… сообразила?

— А Кутепов — какой? Хороший?

— Кутепов — это Кутепов… Вот!.. он грозно сжал свой кулак и потряс перед­ носом… Он такой… Но, «извиняйте пожалуйста», он не самодур… справедливый… «На коротком поводу»… нас… понимаешь? То-то и оно… Иначе нельзя… Вот «губа» у нас… Ваши «паникеры» раскудахтались: «губа, губа»… У страха глаза велики… А вот я, к примеру, ни разу еще не нюхал губы… Так-то, брат ты мой!..

вернуться

[26]

никогда (франц.)