Для большей убедительности к донесению на имя генерал-губернатора Невельской приложил подлинную записку Чихачева из Кизи, подчеркнув в ней те места, где Чихачев упоминает о высадках на берег иностранных матросов с военных кораблей, о том, что они ведут прямую пропаганду среди жителей против русских, и о шпионах, появившихся там под видом миссионеров.

"Мне предстояло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя согласно инструкции, потерять навсегда для России столь важные края, как Приамурский и Приуссурийский, или же действовать самостоятельно, приноравливаясь к местным обстоятельствам и не согласно с данными мне инструкциями. Я избрал последнее..."

Не останавливая ни единого из своих распоряжений, он, наоборот, ускорял закрепление на местах, не давая отдыха ни офицерам, ни солдатам. Для расширения же своих возможностей лихорадочно спешил с постройкой палубного бота и шестивесельного баркаса к близкой уже навигации.

Письма пошли с нарочным, не пройдя обычного просмотра Екатериной Ивановной.

Деловое оживление в Петровском взбудоражило ближайшие гиляцкие селения - стали приходить оттуда на работу: знающие туземные наречия нанимались в переводчики, проводники и почтальоны, легко втягивались в свои обязанности и приобщались к более культурной жизни. На маленькой Петровской верфи кипела работа, и шла она, по-видимому, весьма весело: оттуда то и дело доносились взрывы хохота, нарушавшие обычную тишину, оттеняемую однообразным шумом морского прибоя.

- Чего там так веселятся? Что их там смешит? - с любопытством не раз спрашивала Екатерина Ивановна, беспокоясь за сон малютки.

- Сходи узнай, - лукаво усмехаясь, не давал ответа Геннадий Иванович.

- Я уже раньше пробовала, - признавалась Екатерина Ивановна, подойду - дичатся и замолкают.

- Смешит "крепко крещенный" гиляк Матвей, которого по имени никто не хочет называть, а он требует. Матросы его все уверяют, что он сам себя окрестил не Матвеем, а "крепко крещенным".

Екатерина Ивановна засмеялась.

- Понимаю. А как он работает?

- Старается изо всех сил, но ему всерьез никто ничего не показывает, а если покажет, то не так, как надо. Ну, и смеются.

- Ты бы их урезонил как-нибудь!

- Пробовал, ничего не выходит. А есть и польза: пусть не повторяет попыток дважды креститься.

А дело было в том, что Матвей попытался второй раз креститься, чтобы получить рубашку и платок. Совершал обряд крещения обычно доктор Орлов. Он узнал Матвея и потребовал от всех крещеных гиляков, чтобы они сами определили наказание. Те постановили "высечь", что и было исполнено, по-видимому, с большим усердием. Его раздели, как для крещения, но на этот раз окрестили розгой, смеялись - "крестили крепко". После этого он решил искупить свой грех усердной работой.

- Надо прекратить издевательства, - решила Екатерина Ивановна и на следующий день держала на верфи русско-гиляцкую речь.

Речь выслушали чинно и молча. Крепко крещенного дразнить перестали, но, проходя мимо, отворачивались от него и фыркали.

Залив Счастья очистился ото льда только к 20 июня, а уже через два дня на воду спустили построенный бот и чествовали обедом его командира Чихачева. К этому времени амурская семья Невельских была в сборе - вернулись Чихачев, Бошняк и Березин, не хватало только Орлова и оставленного в Нангмаре для съемки берега Попова.

Приехавший только что Чихачев рассказывал, как он увлекся путешествием вдоль реки Гирин и брел босой по колено в воде и грязи, питаясь юколой, прошлогодними ягодами и нерпичьим жиром.

- И было это, клянусь, - закончил он, - преневкусно!

- Поверим и без клятв, - с удовольствием глядя на этого белозубого, покрытого легким пушком и персиковым загаром неутомимого юнца, поощряла его к дальнейшему рассказу Екатерина Ивановна.

- И все враки: я прошел нейдальцев, чукчагиров, самогиров, гольдов кругом великолепные кедровые и еловые леса, дубняки и клен, и все эти племена не признают никакой власти, не платят никому никаких податей. Знают о приходе русских, повторяют о них легенды и буквально не могут дождаться. Мало того, я встретился около Кизи с маньчжурскими купцами, прожил с ними несколько дней, и, во-первых, как видите, не съели, а во-вторых, выяснил, что они приходили торговать и что, в свою очередь, им надо... Все это пространство по Амуру не считается китайским, а границей Маньчжурии и Даурии служит Хинганский хребет. Причем местные жители очень обеспокоены тем, что русские медлят и вместо них могут прийти длиннозубые иностранцы. "И тогда прощай, торговля!.."

- А с чего ты взял, что залив Нангмар - это лаперузовский Де-Кастри? спросил Невельской.

Чихачев ухмыльнулся и полез в боковой карман, вытащил оттуда пакет, завернутый в истлевший носовой платок, из которого выпало засиженное мухами зеркальце в деревянной рамке. На рамке была вырезана надпись "1787 г. Лаперуз". Рамку вырвал из рук Бошняк, внимательно осмотрел и вернул:

- Нож был с тобой? Когда сделал?

- Я тебя заставлю прогуляться со мной в залив, и там увидишь еще высеченную надпись на скалах!

"Неужто топором сделал? - продолжал сомневаться Бошняк, потом вскочил с места, обнял Чихачева, стал его целовать и, обратившись к хозяйке, сказал:

- Екатерина Ивановна, сей мичман стал знаменитым - он первый из русских моряков побывал в этих дальних краях и смотрелся в зеркало Лаперуза. В следующий раз, чего доброго, привезет и его самого, живого или мертвого.

- Лейтенант Бошняк, - вмешался Геннадий Иванович, - а ведь тебе и в самом деле придется проверить надпись на скалах в Де-Кастри. Для того чтобы поглазеть на надпись, конечно, ездить не стоит, но вот что действительно надо: поставить там и на другом берегу, на Сахалине, посты, такие же нужны в устье Уссури и в верховьях таких рек, как Гирин, Амгунь. Надо подыскать подходящее место и занять их охраной, как только у нас будут люди.

- Сейчас прикажете, Геннадий Иванович? - спросит, вставая, Бошняк.

- Нет, сначала придется тебе уладить непорядки в твоем Николаевске там началось дезертирство.

Через несколько дней все рассыпались, кто куда, оставив Невельского с его думами в одиночестве.

А думы были действительно тяжкие: ненадежной команды всего шестьдесят человек, а людей, на которых можно положиться, с ним вместе - шесть человек, из коих четверо все время в разгоне; защита - три пугачевки, сорок исправных кремневых ружей да два пуда пороху; флотилия - шестивесельный бот, шлюпка, две гиляцкие лодки, байдарка, да то, что построено своими силами, - палубный бот и шестивесельный баркас.

- Вот и все! Вот и все! Вот и все!.. - нервно барабанил он по столу пальцами.

- Ты меня, Геня? - спросила, входя, Екатерина Ивановна.

- Нет, я так, рассуждаю сам с собой, не знаю, как выкручиваться дальше... - Взглянул на жену и заметил на ее лице огорчение. - А ты? Что с тобою?

- Я не хотела тебя беспокоить, но уже второй день хворает Катюша: по ночам в жару.

- А доктор?

- Говорит, зубки... пища...

- Да, пища! - и он опять машинально забарабанил по столу. "Шестьдесят человек!.. И на тысячи километров отрезаны от мира! Одна корова на всех малышей. Мать кормить не может: от соленой рыбы сама тоже не станешь молочной... Хлеба хватит до октября, белой муки давно нет в помине, сахар и чай - до августа".

Пришлось снять с пришедшего с почтой, но без провизии корвета "Оливуца" двух мичманов, Разградского и Петрова, и обоих отправить в Николаевск: Разградского - в помощь Бошняку, Петрова - с баркасом и остатками продовольствия для экспедиции, иначе все сбегут. Привезли тяжко больного Березина, за которым два месяца заботливо ухаживали мангуны, варили для него уху из свежих карасей и окуней и научились заваривать по-русски чай. Очень просили передать русским, чтобы поскорее селились у них. Отвезли по просьбе Березина "писку" к Бошняку, а Чихачеву - сухари и просо и наотрез отказались от вознаграждения: "больному надо помогать так, бесплатно..."