- Бурлимак, бурлимак, хутчи-куч, хутчи-куч, - говорил дьявол, стуча по крышке маленькой красной кафедры пачкой непроданных билетов. - Я сейчас попрошу маленьких леди еще раз выйти сюда, еще один только раз, чтобы вы получили некоторое представление о том, что вы увидите внутри.

Неохотно, болтая друг с другом, застенчиво-застенчиво, как дети, вызванные учителем продекламировать "Гайавату" или "Деревенского кузнеца", две девушки в юбочках из какой-то грубой прозрачной ткани, похожей на оконные занавески, одна развязная, другая не очень, взобрались на шаткий помост, доски которого прогнулись под их тяжестью; их груди свободно свисали под тканью, так что видно было начало закругления. Стоя рядом, они смело и весело смотрели на толпу; одна из них правой рукой придерживала сзади волосы, чтобы они не разлетались от преддождевого ветра, а левой прикрывала прореху на юбке. Они стояли там, пока зазывала не отпустил их, сказав, что представление сейчас начнется, сейчас начнется, торопитесь, торопитесь посмотреть, как танцуют эти красотки.

Вслед за отцом Каверли приблизился к кафедре, а затем вошел в маленькую палатку, где человек тридцать с равнодушным видом стояли перед маленькой сценой, несколько похожей на сцену, на которой он мальчиком видел, как его любимая Джуди бьет по голове Панча. Крыша палатки была так испещрена дырами, что огни карнавала сверкали сквозь нее, как звезды Млечного Пути, - иллюзия, чаровавшая Каверли до тех пор, пока он не вспомнил, зачем они сюда пришли. Как бы там ни было, толпа зрителей казалась угрюмой. Лиэндер поздоровался с приятелем и отошел от Каверли, который услышал, как снаружи зазывала говорил:

- Бурлимак, хутчи-куч, сейчас я приглашу этих маленьких леди выйти сюда еще один только раз, а затем представление начнется.

Они ждали и ждали, а девушки тем временем влезали на площадку и спускались, влезали и спускались, а снаружи вечер и ярмарка шли свои чередом. Начался небольшой дождь, парусиновые стены намокли, но вода не охладила палатки и только напомнила Каверли о пахнущем грибами лесе, в котором ему хотелось бы сейчас очутиться. Но вот девушки вернулись, одна из них завела патефон, а другая принялась танцевать. Она была молодая - на взгляд Лиэндера, ребенок, - не хорошенькая, но в таком полном расцвете юности, что это не имело значения. У нее были каштановые волосы, прямые как палки, и только по бокам она сделала два локона. Она уколола палец булавкой, скреплявшей юбку, и выругалась; капля крови проступила на большом пальце, но она продолжала танцевать. Перестав придерживать юбку, она дала ей упасть и оказалась голой.

Теперь в этой изъеденной молью палатке, наполненной благоуханием растоптанной травы, происходили празднества в честь Диониса. Потрескавшийся столб палатки служил символом - наивысшей святыней, - но каждое па этого танца, являвшегося данью глубинному источнику эротической силы, было старо, как человечество. Сквозь тонкие парусиновые стены, отделявшие Каверли в всех остальных от окружающего мира, слышалось мычание коров и детские голоса. Каверли был в восхищении. Тут девушка сорвала шапку с головы какого-то батрака, стоявшего в переднем ряду, и сделала нечто крайне непристойное. Каверли вышел из палатки.

Ярмарка продолжалась, несмотря на дождь, оставлявший в воздухе приятный горьковатый запах. Карусель и чертово колесо продолжали крутиться. Позади себя Каверли слышал грубую музыку эстрадного представления, на котором остался его отец. Чтобы укрыться от дождя, он зашел на сельскохозяйственную выставку. Кроме какого-то старика, там никого не было и не было ничего, что ему хотелось бы осмотреть. Тыквы, томаты, кукуруза и бобы лежали на бумажных подносах с указанием присужденной премии и с этикетками. Была какая-то ирония в том, что он при данных обстоятельствах любуется тыквами, и она не ускользнула от него. "Вторая премия. Ольга Плузински", - прочел он, с несчастным видом уставившись на банку маринованных помидоров. "Кукуруза Золотой Бантам. Выращена Питером Ковелом. Вторая премия". "Земляные груши..." Сквозь шум карусели и дождя Каверли все еще мог различить музыку, доносившуюся оттуда, где танцевала девушка. Когда музыка прекратилась, он вернулся к палатке и стал ждать отца. Если Лиэндер и видел, как Каверли ушел из палатки, он ничего об этом не сказал, и они зашагали к поселку, где вдали от шума стояла в гараже их машина. Каверли вспомнил чувство, охватившее его на озере Лэнгли. Он подвергал опасности не только свои собственные права - в опасности были поколения неродившихся Уопшотов, так же как престарелые и слепые. Он даже ставил под угрозу приличную и пристойную старость, на которую имели право его родители, и их образ жизни на Западной ферме. Все уже спали, когда они приехали домой; они выпили молока, пробормотали "доброй ночи" и легли спать.

Но тревоги Каверли не кончились. По ночам ему снилась та девушка. Однажды он проснулся сырым утром, когда морской туман, увлекаемый ветром, двигался вверх по реке и, как клочья прочесанной шерсти, повисал на ветвях елей. Утро было такое, что он ничем не мог отвлечься. Лохмотья тумана как бы возвращали его ум и тело к самим себе, к своим тревогам. Он ощупью рылся в куче одежды, лежавшей на полу, отыскивая шерстяные купальные трусы. Они были влажные и пахли морской гнилью; прикосновение сырой шерсти к своей коже Каверли ощущал как прикосновение чего-то разложившегося, и, благочестиво вспомнив святых и праведников, умерщвлявших плоть, он подтянул трусы повыше и по черной лестнице сошел вниз. Но в это утро даже кухня - единственное место в доме, на которое можно было рассчитывать, что оно породит свет во мгле и придаст ей смысл, - казалась всеми покинутым корпусом старого корабля, грязным и холодным, и Каверли вышел через черный ход и спустился по саду к реке. Был отлив, илистые отмели обнажились, и от них пахло гнилью, но не такой зловонной - так казалось Каверли, - как от сырой шерсти, обернутой вокруг его бедер, согреваемой теперь его собственной несчастной плотью и испускавшей с каждым шагом новые запахи гнилой морской воды. Он дошел до конца площадки для прыжков в воду и стоял там на обрывках мешков из-под картофеля, согревая кожу на груди кожей своих рук и разглядывая снизу доверху холодную, затянутую туманом долину, где стала скопляться мелкая нудная морось, выпадая каплями, словно конденсированная влага в подземной темнице. Каверли бросился в воду и проплыл дрожа до середины реки, а затем побежал назад через мокрый сад, спрашивая себя, испытывает ли он радость жизни или нет.