— Гссэр, отпустите меня. Мне не стоит дожидаться роспуска Центра.

Гесэр поднял голову. Мягкая улыбка на его утомленном лице удивила Сурхана.

— Никуда я вас не отпущу. Настоящая работа начнется именно теперь.

— Как? С чем вы собираетесь работать? Появились новые картины?

Гесэр спокойно воспринял откровенное раздражение в голосе юноши.

— Нет. Будем работать без них.

— Может, я чего-то не понимаю. Сейчас ведь официально рассматривается вопрос о роспуске Центра.

— Мы будем бороться против этого.

— Ради чего, Гесэр? Были бы живы картины, я бы пошел на что угодно. А сейчас… Я сделал все, что мог.

— Я в курсе, Сурхан. Обвинение Грегора, дескать, я умышленно уничтожил записи отпечатков биополя с картин, снимается в основном благодаря вашей принципиальной настойчивости. А он пошел бы дальше. Намеки на мою, якобы, незаинтересованность в восстановлении истории он уже начинал делать везде.

— Интересно, чем он объясняет вашу незаинтересованность?

— Тем, что я, якобы увидев результаты наших с вами предварительных экспериментов, решил любой ценой остановить дело…

— То есть вы перестали верить в ваш метод?

— Нет. Речь идет о гораздо более серьезных вещах… Сейчас все больше и больше людей убеждается, что история была уничтожена не ради предотвращения войн, как нам до недавних пор объясняли, а ради создания на планете оторванного от Земли духовно нищего, но легко управляемого общества.

Я тоже считаю, что так оно и было. Грегор же среди тех, кто упорно хочет убедить всех, что этот акт был всего лишь наивной ошибкой, совершенной благими намерениями. За это я его много раз критиковал и очень сильно… Кроме того, с самого начала деятельности Центра я недостаточно почтительно относился к вычислительному методу… Есть еще одно обстоятельство личного характера… Все это вместе определяло поведение Грегора в последние недели. Узнав, что мы не сохранили обрывочные записи биополей в последних экспериментах, он незамедлил этим воспользоваться, чтобы хоть немного снизить резонанс, вызванный гибелью картин. Для этого он эту нашу непредусмотрительность начал выдавать за мои, якобы, тайные помыслы. Он утверждает, будто я по тем обрывочным кусочкам истории, что нам удалось воскресить и где было много военного, самолично решил, что знание истории действительно может пагубно повлиять на будущее планеты…

Это довольно тонкая и умышленно запутанная игра, преследующая не одну цель. Дело в том, что все еще существуют силы, которым восстановление истории крайне невыгодно. Они и сейчас пользуются плодами «уничтожения». Ведь однородной, безликой массой управлять легче. А «восстановление» может привести к нежелательным для них осложнениям, трудностям… Я не знаю, насколько сильны были связи Грегора с этими силами раньше, но уверен, в Центре он превратился в их орудие. А когда он понял это и почувствовал скорое разоблачение, везде начал подставлять под удар нашу группу и меня. Пытался обвинить меня в прямой связи с этими силами…

— Вы считаете, что он сам не хотел восстановления истории?

— Все не так просто. В начале он взялся за дело серьезно. С желанием восстановить историю и сделать себе имя. Бессмертное имя. Но когда понял, что метод вычислений безнадежно проваливается, начал вредить другим. Думаю, этим умело воспользовались те, кто по-настоящему были не заинтересованы в восстановлении истории. В результате загадочным образом погибли картины… Вы еще молоды, Сурхан. Вас больше зажигают чисто научные стороны дела. Но скоро вы задумаетесь и о многом другом… Все мы к этому приходим…

Они замолчали, каждый погруженный в свои мысли…

— Гесэр, как вы хотите продолжать работу?

— Нам повезло… Еще до вашего прихода к нам, когда наша служба занималась только восстановлением девственной расцветки красок, нам приходилось детально анализировать их структуру. Вчера я нашел наконец блоки памяти, где сохранились записи структуры, сделанные на молекулярном уровне… Там четко запечатлелись наши «усики».

Через два месяца после гибели картин Центр официальным заявлением известил о продолжении работ… До возобновления сообщения с Землей оставалось еще не менее ста лет…

Научно-фантастические рассказы

Восточное вращение

— Истинно само движение, которое мы наблюдаем. Причины возникновения его нам неведомы, это воля создателя. Наша задача — правильное описание и предсказание движения светил на основе наблюдений. В этом нуждаются предводители караванов, пастухи в пустынях, дехкане при обработке земли и все рабы аллаха для благовременного выполнения его предначертаний.

Он медленно ступал по каменным плитам в сопровождении молодых мунаджимов.[5] Голос его звучал утомленно, без прежней уверенности и властности. Даже после того как он ушел, этот монотонный, как проповедь, голос, казалось, еще долго звучал под сводами прохладных залов среднего яруса.

Сайд осмелился приблизиться к нему около нижней площадки большого квадранта, чтобы заговорить с ним, но остановился, увидев рассеянную отрешенность на его лице. Султан прощался с обсерваторией.

В тот день, после того как султан удалился, Сайд долго стоял у оконного проема с изразцовой решеткой и наблюдал за дорогой, ведущей в город. В вечерних сумерках по ней в сторону города не спеша двигалась небольшая группа всадников. Сайд следил за высокой фигурой султана до самого поворота, где дорога сворачивала за один из холмов Афрасиаба. За холмами лежал город, утопая в пышной зелени, сквозь которую пробивались десятки минаретов и куполов мечетей.

Сейчас Сайд стоял у того же окна. На город, как и тогда, спускались сумерки. Только дорога была пустынна. За холмами Афрасиаба из густой зелени выступали обезглавленные во время последнего землетрясения минареты и останки рухнувшей арки главного входа мечети Бибиханым.

Сайд тяжело вздохнул.

После гибели султана правители Самарканда менялись часто. Но жизнь в обсерватории неотвратимо угасала. Безвозвратно ушло в прошлое время, когда здесь же, в одном из залов нижнего этажа, читали вечернюю молитву, предшествующую ночным наблюдениям. А сейчас на лестницах и в переходах обсерватории раздавались поспешные шаги мунаджимов, учеников и служителей, спешащих в городскую мечеть.

На небе одна за другой появились звезды, казавшиеся Сайду осиротевшими.

«Что ждет нас в будущем? На нас будто надвигается что-то зловещее, как беззвездное земное небо.

Аллах избавил мавлана Казизаде от бремени этих нерадостных дней. Было бы тяжело смотреть в его бесконечно умные глаза после гибели султана. Лежит он сейчас недалеко отсюда, — голубой купол его гробницы на виду тех немногих, кто еще делает замеры на крыше обсерватории. А мавлана Али Кушчи давно уже покинул Самарканд, спасаясь от преследований. В эти дни он, наверное, проливает безмолвные старческие слезы по родным краям в далеком Истамбуле…»

Громкие голоса, донесшиеся снизу, отвлекли Сайда от грустных размышлений. В одном из них он узнал сухую трескотню смотрителя обсерватории. Тот с криком гнал кого-то от главных дверей. Сайда заинтересовала речь незнакомца. Смешивая тюркские, персидские и арабские слова, он умолял вызвать кого-нибудь из обсерватории.

— Уходи, бродяга, и без тебя достаточно грязи и хулы в этой обители! — кричал ему смотритель.

— Мне нужен Сайд. Дай мне Сайд, — настаивал незнакомец.

— Ради аллаха, оставь меня в покое, проклятый кафур. Ты отвлекаешь меня от вечерней молитвы. Если я опоздаю на нее, убью тебя!

— Позови Сайд, я хочу Сайд, — твердил незнакомец, словно в забытьи.

— Не стану я его искать! Клянусь аллахом, я не переступлю порога обители, проклятой моим пиром!

Сайд поспешил вниз.

У главного входа он застал смотрителя, дрожащего от ярости, и незнакомца — явно чужестранца. Увидев Сайда, смотритель свирепо прокричал ему в лицо, указывая на незнакомца: