Еще до того, как завершилась их первая беседа, Муссолини уже составил четкое представление о Гитлере. Выйдя из-за стола во время краткого перерыва, он подошел к окну и с изумлением, смешанным с изрядной долей презрения, прошептал: "Да он же просто сумасшедший". К вечеру обстановка на переговорах изрядно накалилась и было заметно, что оба они не только потеряли всякое терпение, но практически находились на грани ссоры. Оба диктатора сошлись лишь в общей неприязни ко Франции и России, но ни о чем другом не смогли договориться, менее всего об Австрии, в которой, как заявил Муссолини, нацисты обязаны прекратить свою кампанию террора. Всю последовавшую за тем ночь обитателям виллы не давали покоя комары. Муссолини так и не смог заснуть до самого утра, выведенный из душевного равновесия не только насекомыми и напыщенными речами "глупого маленького клоуна", а, быть может, и тенью Наполеона, который однажды тоже провел бессонную ночь в Стра. Утром приняли единодушное решение дальнейшие переговоры проводить в Венеции.
Но атмосфера там стала ещё более напряженной. Венецианцы с энтузиазмом приветствовали дуче, полностью проигнорировав его гостя. Днем во время прогулки по игровой трассе гольф-клуба Альберони два государственных мужа провели беседу наедине. Их свита, отставшая на почтительное расстояние, смогла разобрать лишь отдельные резкие вскрики, которые позднее Константин фон Нейрат, министр иностранных дел Германии сравнил с "лаяньем двух сцепившихся английских догов". Никто не знал, о чем они там спорили, да и потом никто не смог это выяснить.
Но все же Муссолини понимал значение союза с Германией. Дуче провозгласил, что "образуется "Ось Берлин - Рим", вокруг которой могут вращаться все европейские государства, стремящиеся к миру".
Тем временем в Германии новый министр иностранных дел Италии граф Галеаццо Чиано готовил предстоящий вскоре государственный визит Муссолини в эту страну. Сын адмирала графа Констанцо Чиано, героя Первой мировой войны, Галеаццо, работавший журналистом в Риме, поступил на дипломатическую службу в возрасте двадцати двух лет. Спустя три года, 24 апреля 1930 года, он женился на Эдде Муссолини, старшей и, как считалось - любимейшей дочери дуче. С этого дня Чиано стремительно, подобно метеору, начинает восходить к вершинам власти. Уже через два месяца его назначили генеральным консулом в Шанхае, а вскоре чрезвычайным посланником в Китае. В 1933 году Галеаццо вернули в Рим, где он возглавил пресс-отдел министерства иностранных дел. По окончании абиссинской войны, в которой Чиано принял участие, будучи пилотому ВВС Италии, его утвердили министром иностранных дел страны. В те первые годы своей карьеры он проявил себя, как верный ученик человека, который сотворил из него политического деятеля, и который теперь видел в нем не только примерного зятя, но и самое приближенное доверенное лицо. Тщеславный, не терпящий отказа своим желаниям, снисходительно относившийся ко всем окружавшим его людям, амбициозный и претенциозный, всегда уклонявшийся от прямых ответов, Чиано, тем не менее, под маской откровенного цинизма несомненно скрывал сильное чувство восхищения дуче. Даже в своем личном дневнике, который он усердно вел после того, как стал министром иностранных дел, Чиано зачастую явно стремился замаскировать близкое к идолопоклонству преклонение, перед Муссолини, которое всячески отрицал в беседах с друзьями. Лишь от случая к случаю позволял он себе восторженно восхвалять дуче. "Сегодня Дуче похвалил меня несколько раз, писал он в один из тех моментов, когда искренне раскрывал свои чувства, - я был настолько потрясен, что даже не смог поблагодарить его. Истина заключается в том, что работать следует только ради одного - того, чтобы угодить ему. Когда удается добиться этого, то меня охватывает чувство величайшего удовлетворения". После своей болезни в 1938 году Чиано признался, что, услыхав голос дуче по радио, "принялся плакать, как маленький ребенок".
В сентябре 1937 года состоялся визит дуче в Германию. Облаченный в пышный мундир, специально сшитый на заказ по этому случаю, Муссолини отбыл в Германию в сопровождении большой свиты, разнаряженной, как и её глава. Гитлер, не желая оставаться в долгу, приказал членам комитета по торжественной встрече Муссолини, которая должна была состояться на границе, также приодеться в парадные мундиры. Сам Гитлер, одетый в официальную форму нацистов, - коричневую рубашку под кителем и черные брюки, следуя условиям церемониала, поджидал Муссолини в Мюнхене, на улицах которого по пути следования дуче были выстроены шпалерами войска, а здания разукрашены национальными флагами обеих стран.
В ответ Гитлер посетил Италию с официальным визитом. Его бурно приветствовали в Риме, с энтузиазмом встречали во Флоренции и Неаполе; перед широкой аудиторией он выступал с речами уверенно и с достоинством. Не допустив даже малейшего намека на возможность возврата Южного Тироля, Гитлер заявил: "Да будет на то моя непреложная воля и моим завещанием немецкому народу, чтобы он навсегда считал нерушимой границу между нами, самой природой начертанной вдоль Альп". "Фюрер добился потрясающего личного успеха, - записал в своем дневнике Чиано, - ему легко удалось растопить лед недоброжелательства в отношении к нему... И в личных контактах он завоевал общие симпатии, особенно среди женщин". Даже фотографии Гитлера, выглядевшего нелепо в смокинге и цилиндре в тот момент, когда он покидал здание оперы Сан Карло, не смогли испортить благоприятного впечатления, произведенного им на итальянскую публику.
Но если фашистские бонзы и восприняли благосклонно его визит, то короля Виктора-Эммануила III он не вдохновил. Король сразу же невзлюбил Гитлера. Относясь к нему с большим недоверием, он с явной неохотой согласился принять его в Квиринале в качестве своего гостя. Король поведал Муссолини о том, что в первую же ночь, проведенную там, Гитлер потребовал женщину. Это вызвало грандиозный переполох Двора до тех пор, пока не выяснили, что фюрер просто не мог заснуть без того, чтобы служанка не перестелила его постель так, как он привык.
Гитлер платил королю той же монетой, всю свою жизнь питая отвращение к Савойской династии. Во время последнего совместного появления на публике взаимная антипатия обеих правителей была очевидна. Но не менее очевидной была и сердечность отношений, возникших между дуче и фюрером. На вокзале, во время прощальной сцены, они оба дали волю своим чувствам. Присутствовавшие при этой сцене обратили внимание на то, что Гитлер смотрел на Муссолини взглядом, выражавшим почти собачью преданность. "Отныне, заявил дуче Гитлеру, - ни одна сила на земле не способна разлучить нас". Глаза фюрера наполнились слезами.
К 28 сентября 1937 года тучи над политическим горизонтом сгустились до такой степени, что война казалась неизбежной. Сроки ультиматума Гитлера чехам, предъявленного в Годесберге за четыре дня до того, истекали в два часа дня. Утром во дворец Киджи срочно позвонили по телефону. Англичане вновь устремили свой взор на Муссолини в надежде, что он сможет оказать сдерживающее влияние на Гитлера. Они запросили о возможности встречи лорда Перта с графом Чиано "Я сразу же принял его, - записал в свем дневнике Чиано, - заметно волнуясь, он сообщил, что Чемберлен в эти грозные часы взывает к дуче с просьбой вмешаться в конфликт, полагаясь на его дружеские отношения с Гитлером. Это вмешательство, как считает Чемберлен, будет тем последним шагом, который следовало бы сделать, чтобы спасти мир и цивилизацию".
Муссолини был польщен. Гораздо лучше, признался он Чиано, выступать в роли миротворца, чем подвергаться риску быть втянутым в войну, в которой страна не готова участвовать; к тому же сейчас весь мир смотрит на него с надеждой. Он дал указание Чиано связаться по телефону с Берлином и, как только на линии прозвучал голос итальянского посла Аттолико, Муссолини выхватил у Чиано телефонную трубку и приказал послу немедленно отправиться на прием к Гитлеру, чтобы заверить фюрера о своей преданности, о том, что Италия выступает на стороне Германии, но предложив, вместе с тем, отложить военную мобилизацию на двадцать четыре часа.