— Таких красавчиков свет не видывал! — крикнул Мэтт Фейерти, стараясь осилить ветер. — Смотрите за ним хорошенько!

— Постараемся! — крикнул в ответ Бартли Конрой.

Минуту спустя мы уже выходили из ворот гавани. Оглянувшись, я увидел на пристани Мэтта. Он стоял, руки в боки, и глядел нам вслед. Только сейчас я заметил, что шхуны Майка Коффи у причала нет.

Бартли хотел было осмотреть ловушки на омаров, поставленные в самом конце полосы рифов, ограничивающих гавань с другой стороны. Но я вспомнил, как не понравился жеребенку мой окунь, и посоветовал заглянуть в ловушки на обратном пути. И мы взяли курс прямо на материк.

Наше побережье очень изрезано, усеяно скалами и утесами. Там и здесь из моря, как пальцы, торчат рифы, которые зовутся у нас «россы». Крупные россы со временем заносит песком, он обрастает почвой, и получается настоящий остров, где люди строят дома и целые деревни. Самый большой из таких островов — Росмор. К нему мы и держали сейчас путь. На дальней его оконечности стоял дом Стефена Костеллоу.

Дом был большой, двухэтажный, под черепичной крышей. С одного боку в большой холодной пристройке находилась лавка. От ветров дом защищали посаженные для этого деревья. Но стены его забелели сквозь зеленые кроны уже с полпути. Наш парусник шел, подгоняемый свежим западным ветром. На этот раз жеребенок вел себя спокойнее. Видно, просторная посудина была ему больше по душе.

— Еще захочет каждый день выходить в море, — сказал Пэт

— Пусть и не думает об этом, — отозвался Бартли. — Сегодня мы оставим его у Корни О'Ши, а сразу после свадьбы отведем к Стефену. Так что о море ему лучше забыть.

Корни О'Ши — двоюродный брат Бартли. Он живет в Росморе, неподалеку от Стефена Костеллоу.

Ветер гнал нас прямо к пристани, где двое или трое росморцев грузили в лодки торф. Они молча помогли нал пришвартоваться, не проронив ни слова. Между нами и росморцами существовала давняя вражда; ее причиной была одна старая история. Когда мои сородичи вспоминали ее, в жилах у них закипала кровь.

Но я объяснял эту вражду другим. На нашем остров не было торфа, и мы вынуждены были покупать его у росморцев. А кому приятно смотреть, как твои деньги, заработанные тяжелым, опасным трудом, улетают в трубу.

С годами раздражение с той и другой стороны накапливалось. И мы дразнили друг друга, придумывая обидные клички Инишронцы звали росморцев «бадайрами», что всего-навсего означает «лодочник». Но слышали бы вы, как это слово произносилось. Более страшного оскорбления для росморцев чем это, не было. Но и росморцы были не лыком шить Придумали нам прозвище «коса бо» — коровье копыто. Все инишронцы, от мала до велика, носили только одну обувь: самодельные башмаки из сыромятной кожи, шитые изнанкой наружу. Не будь этих башмаков, все население Инишрона хромало бы на одну, а то и на обе ноги. Да и не надо было торговцам платить втридорога. Так что мы ограничились вежливым «спасибо» и осторожно вывели жеребенка на берег. Росморцы, увидев жеребенка, пришли в такой восторг, точно перед ними был живой слоненок. Только тут я по-настоящему понял, какой из него вырастет прекрасный конь. Лодочники пялили на него глаза. Джон и Бартли Конрои шли, не оглядываясь, но я обернулся. Парни стояли, раскрыв рты, позабыв свой торф, как будто увидели чудо.

Внезапно, не знаю почему, я вместо радости ощутил страх, и сердце у меня сжалось от недоброго предчувствия. Неизвестно, чем еще обернется наша поездка на Лошадиный остров. Я медленно повернулся и побрел за Конроями к дому Стефена Костеллоу.

Глава 7

ДОМ СТЕФЕНА КОСТЕЛЛОУ

Дом стоял, отступив от дороги, в большом дворе, посыпанном песком. У входа в лавку несколько подвод ожидало хозяев. У коновязи стояли еще четыре верховые лошади, беззвучно беседующие между собой по лошадиному обычаю. На них прискакали жители горного кряжа с другого конца острова. На подводах они ездили только в случае крайней необходимости.

Почуяв приближение жеребенка, лошади навострили уши и шагнули вперед, чтобы лучше его разглядеть. Потом тоненько заржали, точно обессилели от избытка чувств. Но все-таки из лавки сейчас же послышались шаги, и мы поспешили увести жеребенка на задний двор, в обход дома. Задний двор был вымощен булыжником и огорожен. В глубине тянулись службы: сараи, скотный двор. По двору бродили белые куры, выклевывая что-то в расщелинах между булыжниками и подставив спинки прогретой солнцем тени. Дверь на кухню была открыта, туда мы и вошли.

Более красивой и опрятной кухни, чем у Костеллоу, я никогда не видел. Она была очень просторная, а камин так огромен, что вместил бы целый деревенский оркестр. Наверное, он так и был задуман, потому что по обеим сторонам очага вдоль задней стенки тянулись каменные скамьи. К сожалению танцы в этом доме устраивались редко, только когда Стефен Костеллоу уезжал на ярмарку в Голуэй. Говорили, однако что путник всегда мог найти здесь и стол и кров — об этом заботилась миссис Костеллоу. Ее доброта была так же хорошо известна в наших краях, как и скаредность ее мужа. Их единственная дочь Барбара удалась в матушку, с этим были согласны все.

Мебель на кухне была замечательная. Верхнюю полку горки закрывала стеклянная дверца. Нижняя деревянная дверца была резная. Кого только на ней не увидишь, если вглядеться: раковины, водоросли, рыбы, а понизу, запутавшись в сетях, разлеглась пухлая русалка с коротким хвостом. Посредине стоял длинный, узкий, тщательно выскобленный стол на витых ножках, которые оканчивались звериными лапами. Все стулья были с подлокотниками, а большое мягкое кресло, обтянутое зеленой кожей, было собственным креслом старика Костеллоу. Никто, кроме него, в это кресло садиться не смел.

Когда мы вошли, самого Стефена в кухне не было. Джон вздохнул с облегчением, увидев только матушку Костеллоу, Барбару и служанку Кейт Фейерти с Инишрона.

Кейт тотчас шмыгнула к двери в лавку и притворила ее. Я подошел к Кейт и пустился с ней в разговоры, покуда Конрои объяснят миссис Костеллоу, что привело нас в Росмор. У Барбары было доброе, приветливое лицо с нежным румянцем, обрамленное волнистыми светло-каштановыми волосами. Поглядев на мать с дочерью, можно было сразу сказать, как будет с годами выглядеть Барбара.

Миссис Костеллоу пригласила гостей сесть, и Джон тихим голосом рассказал про жеребенка, которого мы привезли в подарок старому Стефену. Лицо у миссис Костеллоу просияло, и все встали и пошли во двор смотреть подарок. Пэт тоже было вышел со всеми, но тотчас вернулся, пересек кухню и толкнул дверь в лавку. Секунду помедлил на пороге и устремился внутрь. Я был как на иголках, но Кейт продолжала расспрашивать меня о родне. Я отвечал невпопад, но она не отпускала меня, как видно считая, что нас все это не касается. Даже когда Пэт пронесся обратно, а следом за ним сам Стефен Костеллоу, она взглядом как приковала меня к месту. Но стоило двери за ним захлопнуться, нас с Кейт точно ветром сдуло, и мы тоже выскочили во двор. На сцену, которая там разыгралась, стоило было поглядеть. Пэт держал жеребенка за уздечку, точно на конской ярмарке, а Стефен ходил и ходил вокруг них. Он был коренастый, широкоплечий, лицо суровое, но сейчас я не узнавал его. В маленьких, обычно недобрых глазках горел огонек, которого никогда прежде не было. Миссис Костеллоу с Барбарой держались поодаль. Джон Конрой с отцом стояли у самой двери. Старый Стефен протянул руку и погладил жеребенка. Джон подошел к Пэту, взял у него уздечку и сказал, протягивая шиллинг:

— Ступайте в лавку и купите себе леденцов, а мы тут поговорим.

Пэт подошел ко мне, старый Стефен глянул на нас подобревшими глазами и крикнул вдогонку:

— Кейт, скажи Тому, пусть даст им сахарную палочку!

— Хорошо, хозяин, — прошептала Кейт.

— Да смотри, одну на двоих, — поспешно добавил он.

В лавке Кейт остановилась и подмигнула нам:

— Последних слов я не слышала, верно?

— Само собой, — ответил Пэт. — Мы тоже не слышали.