— Что вот теперь делать-то?

Что делать — никто не знал. Все имеющиеся в наличии инструкции касались, как правило, штатных ситуаций, или же описывали действия личного состава при массовых беспорядках, побегах и прочей, редко случающейся ерунде. Нашлись даже увестистые тома наставлений по организации коммунистических субботников, но что касается захвата заложников…

— Может, пожарную машину подогнать к дверям? И стрельнуть? — Робко подал голос старший лейтенант Плющев. В органы внутренних дел он пришел года два назад из уже упомянутого авиаотряда, где служил беспереспективным электриком.

— Ты чего — совсем сдурел? — Отмахнулся Быченко. — Шесть утра! Отряды спят, начнешь стрелять — поднимешь «зону».

— Правильно, правильно, Андрей Федорович, — поддержал его Гелязитинов. — Шуметь не надо. Нежелательно! Зэки, когда пронюхают, в чем дело — на работы точно не выйдут, им только повод дай! Так и ищут, сукины коты, где бы мне, понимаешь ты, нагадить.

Плющев смутился и закурил «Приму». Вслед за ним «Приму» опера закурили остальные.

В дежурке сразу же повисло плотное облако табачного дыма, и некурящему прапорщику Иванычу сделалось дурно. Тяжело закашлявшись, он вышел наружу, но прежде чем притворить за собой дверь бросил через плечо:

— «Пожарку» нельзя.

— Чего? — не понял Быченко. — Чего?

Иваныч вернулся и пояснил:

— «Пожарку», говорю, подогнать нельзя. У неё вчера коробка передач гавкнулась.

Дослушав, пока Быченко выматерится, прапорщик продолжил:

— «Ассенизатор» можно. Там рядом с санчастью, у входа, есть выгребная яма. И если «говновоз» подьедет и начнет сосать, подозрений это у Бабарчака не вызовет.

— Верно! — кивнул начальник цеха.

— Вонища вокруг будет, конечно, жуткая… Так что, не мешало бы противогазы получить.

— А я уже получил, — радостно ощерился беззубым ртом рыжий сержант-сверхсрочник Еремеев. — Могу хоть сейчас.

— Да заткнись ты, герой! — осадил его кто-то из офицеров. — Моя бы воля, я тебе этот презерватив вообще запретил бы снимать. Воняет изо рта, как, прямо… будто ты дерьма обожрался!

Вольнонаемный начальник цеха поморщился:

— Ну как вам не стыдно? Некрасиво товарищу по оружию такие замечания делать, особенно перед решение ответственной задачи. Ему, может быть, сейчас придется под бандитские пули голову свою подставлять, а вы…

— Тебя не спросили, пердуна старого, — сразу же вмешался майор Гелязитинов.

— А что такое, собственно?

— Помолчал бы! Не твоего ума дело… Иди вон лучше, зэкам жопы вылизывай, чтобы они в срок план производственный выполняли.

— Послушайте, но при чем тут…

— Все при том же! — Взревел Гелязитинов. — Надоел ты мне, на хер, своими показателями!

В следующее мгновение в тесной дежурки вспыхнул генеральный скандал, участники которого сцепились языками не на жизнь, а на смерть.

— Да ты вообще полупидором был, козья рожа!

— Я вам не позволю! Все свидетели… За такие слова можно ведь и в морду!

— Ребята! Ну, может, не надо, а? Может, не стоит? — засуетился между застарелыми врагами Плющев.

— Падла! Вот же падла, а?

— Ну, бля, мудак… Мало я тебе бока намял, когда ты под Новый Год возле Надькиной калитки в сугробе валялся! — Брызгал желтой слюной начальник цеха. — Погоди, татарва, через месяц-другой дадут тебе пня под зад…

— Пустите, щас он у меня…

— Тих-ха! Тихо, мать вашу в бубен, — распорядился Быченко так, что его сразу же услышали. И дождавшись, когда все замолчали, продолжил:

— Вот что… Валите отсюда. Быстро.

Через несколько секунд помещение опустело, и капитан остался наедине с телефоном:

— Алле! Люба? Алле!

На другом конце линии послышались какие-то хрипы, щелчки и только потом — заспанный голос телефонистки:

— Коммутатор слушает.

— Люба, соедини меня с квартирой начальника колонии. Только давай пошустрее!

— Сейчас.

— Времени в обрез… Ну, чего копаешься?

— Соединяю, — недовольно ответила Люба, клацнув тумблером.

Вздохнула по-женски: «Хоть бы „доброе утро“ жене сказал, кобель. Чурбан деревенский… Ой, нет! Уйду к Сашке. Вот как только разведется так сразу же и уйду».

Впрочем, супруг будто прочитал её мысли:

— Ой, Любанька! Прости меня, курочка моя. Нервы с утра — ни к черту… Доброго утра тебе! Как отдежурила? А?

Капитан прислушался, но вместо голоса жены в мембране вновь захрипело статическое электричество.

— Любаша? Ты чего заткнулась-то? Сдурела, что ли? На мужа обижаться по пустякам — это, понимаешь, последнее дело…

В трубке что-то всхлипнуло, и Быченко насторожился:

— Ну ты, слышишь? Дурака-то не валяй… Чего сопли пускать? Прекрати, слышь? Приду домой — в глаз дам!

— Это ещё за что? — ответила трубка голосом начальника колонии. — Я сегодня дома ночевал. И жена может подтвердить…

— Товарищ подполковник!

— А Любка твоя на дежурстве. Так что, повода для утренних криков не вижу.

— Есть повод, Александр Иванович… В общем, я вам докладываю: ЧП у нас!

— Конкретно.

— Да такая штука… Осужденный Бабарчак — это самое… Ну, в общем он в заложники санчасть взял.

— Послушайте, Быченко, — вздохнул на другом конце линии уже почти проснувшийся начальник колонии. — Санчасть в заложники взять нельзя. Она деревянная! Докладывайте по существу. И не бурчите. Сказано же — я дома ночевал.

Дежурный офицер собрался с мыслями, подтянулся и отчеканил:

— Осужденный Бабарчак перекрыл входную дверь в здание санчасти. Сам сидит в коридоре с топором в руках. Кроме него в здании находятся ещё пятеро больных зэков и дежурный врач — старший лейтенант медицинской службы Ламакин. Из телефонного звонка Ламакина известно, что Бабарчак обьявил его и всех остальных заложниками.

— Бабарчак этот — он один? Сам парадом командует, или…

— Сообщников, вроде, нет.

— Бабарчак… Который? Из третьего отряда? Туберкулезник?

— Так точно. Доходяга, безнадежный. Ему жить-то осталось два понедельника, а он…

— Ну? И что дальше? — Зевнув, перебил капитана начальник.

— Не знаю, — признался дежурный. Но тут же добавил:

— Мы тут, в общем, с оперативниками посоветовались. И решили, что, может, надо снайперов подключать?

— Кого? — Телефон чуть не раскололся надвое. — Вы что там — обалдели совсем? Каких ещё снайперов?

— Но, товарищ подполковник… Вот я и говорю!

— Хоть выяснили, чего этот придурок хочет?

— Выяснили, — кивнул Быченко. — Ничего не хочет!

— Как это?

— А вот так… Он чем-то перед своим отрядным провинился, ну а тот сгоряча его очередного свидания лишил. Вот Бабарчак и обиделся!

— Ох, мать… твою! — С облегчением выругался начальник колонии. — Ну так, дайте ему свидание! И не морочьте мне голову… Хоть в воскресенье можно спокойно поспать?

— Так точно. Извините, товарищ подполковник.

— Седьмой час все-таки… Да, и вот ещё что! Обьявите по отрядам, чтобы все до одного осужденные слышали: если ещё что-то подобное произойдет, я телевизоры поотбираю к ядрене фене! Насмотрелись, понимаешь ли…

Повесив трубку, Быченко отер со лба пот. Прикурил очередную папиросу и не торопясь вышел на улицу.

«А хорошо, все-таки, что этот козел дома ночевал, — подумалось ему. Любаня на дежурстве, скоро сменится. Вечером баньку протоплю… А погода-то какая! Погода-то!»

В то августовское раннее утро погода действительно удалась. Восходящее солце ярко светило с лазоревого неба, и его огромный золотой диск не торопясь поднимался все выше и выше.

В воздухе не чувствовалось ни дуновения, было на удивление тихо и даже чуть душновато.

Колония ещё спала. До общего подьема оставались считанные минуты, и никакого движения на «жилой зоне» не наблюдалось.

Впрочем, как раз в этот момент со стороны завода, дребезжа ржавым бампером, выкатился готовый к бою «ассенизатор».

— Во, болваны, — усмехнулся Андрей Федорович и устало присел на выщербленные ступеньки бетонного крыльца вахты.