- Ничего, брат, разберемся, - точно угадывая мысли Торбы, суховато заметил Лев Михайлович. - Дайте-ка сегодня коням двойную порцию корма.

- Кормить коней, воно, конечно, товарищ генерал... - нерешительно заговорил Шаповаленко. Но генерал на него даже и не посмотрел, а спросил, обращаясь к Торбе:

- Сколько хромых лошадей?

Филипп Афанасьевич нерешительно переступил с ноги на ногу и встревоженно поглядел на Доватора.

Всегда он разговаривал с ним с шутливой задушевной простотой. Много говорил о Кубани, где он когда-то служил командиром эскадрона. И вдруг сейчас будто и не замечает его. Филипп Афанасьевич догадался о причине и хотел объясниться. Ведь ему просто обидно было, что они, казаки, куда-то отходят без единого выстрела, хотя всем не терпелось подраться. Вот почему он искренне считал свои обиды правильными.

- Сколько хромых коней? - переспросил Лев Михайлович, присаживаясь на седло Шаповаленко.

Торба ответил.

Филипп Афанасьевич подошел поближе к Доватору с твердым намерением заговорить. Вид у него был такой, будто генерал обещался прийти к нему в гости, поговорить по душам, а вдруг зашел к соседу и начал с ним бражничать. Обида была кровная. Доватор это видел, но решил не менять тона и по-прежнему внешне оставался безразличным к нему.

- Коням не давайте сразу ложиться. Проводку делайте. Массируйте скаковые суставы.

Доватор взглянул на Буслова и, согнув ногу в колене, показал, как надо это делать.

- Понятно, товарищ генерал, - тихо вмешался в разговор Филипп Афанасьевич. - Но только, коли кони будут на трех ногах, як мой, то тут не разотрешь... Разрешите обратиться, товарищ генерал.

- Обращайтесь, - равнодушно ответил Доватор и удобней уселся в седле.

- Куда мы так поспешаем? - смущенно посматривая на генерала, спросил Шаповаленко.

- На отдых... - спокойно и коротко ответил Доватор.

Казаки, переглянувшись, недоверчиво улыбнулись.

Лев Михайлович отлично понимал настроение людей, и ему хотелось объяснить обстановку, но в данную минуту нельзя было говорить общими фразами о необходимости перемены позиций, а сказать прямо, что немцы быстрым темпом продвигаются к Москве, он не мог. Сначала ему и самому не верилось, что противник прорвал оборону в районе Холм - Жирковское, быстро расширяет прорыв и угрожает отрезать две наши армии. Конница, как подвижной резерв, должна была прикрыть отход наших частей на Ржевском большаке.

Надо было сказать людям что-то другое, важное, способное поднять боевой дух и укрепить дисциплину.

- Куда ж мы идем на отдых, товарищ генерал? - спросил Филипп Афанасьевич.

- Конечно, не на Кубань. А может быть, и туда пойдем... О тебе, наверное, там старуха соскучилась!

Веселый тон Доватора вызвал дружный смех казаков.

- Да вы шутите, товарищ генерал?

Шаповаленко растерянно дергал себя за мочку уха, где темнела крохотная дырка (когда-то молодой Филипп носил в ухе серьгу).

- Не шучу, а серьезно говорю, - ответил Доватор. - Фронт большой, могут и туда послать. Мы люди военные.

- Верно, - согласился Буслов, толкая Шаповаленко локтем.

- А сейчас торопимся только потому, что боюсь к поезду опоздать. Да в армейский склад надо поспеть, получить полушубки и валенки. Филиппа Афанасьевича надо одеть, а то ему холодно будет в партизанском отряде... Найдет ли он там себе тетку Василису?..

Последние слова Доватора заглушил новый взрыв хохота.

- Да то ж неправда, товарищ генерал! - взмолился вконец растерявшийся Шаповаленко.

- Не веришь? Впрочем, ты мне вообще не веришь! А раз командиру солдат не верит, значит, кто-то из них никуда не годится... Наверное, я...

- Щоб я вам, товарищ генерал... Да сроду этого не було. Да я...

- Как же не было? - перебил Доватор. - Только что при всех заявил, что уходишь в партизаны, оставляешь своих товарищей, а раз так, значит, не доверяешь своему командиру! Ясно!

- Да не то, товарищ генерал! - решительней и смелей заговорил Шаповаленко. - Я же оттого, шо сердце болит. Всю ночь ехав и думав: куда идем? Пехота смеется. "Швыдче, кажуть, поезжайте, а то немцы догонят". Срамота! Нигде ни одного немца немае, а мы - силища така - идем без драки. Що таке!

Бойцы уже не улыбались. Каждый из них с такой же затаенной болью в сердце переживал нависшую над Родиной угрозу. Оставлять врагу села и города было невыносимо тяжело. Доватор отлично понимал это. Ему было еще тяжелей.

- Гитлеровцы хотят захватить столицу нашу - Москву, - проговорил он негромко. - А мы, советские люди, знаем, что такое для нас Москва. Мы идем защищать нашу столицу. Вот почему мы совершаем такие длительные марши. Мы не можем отдать фашистам Москвы. И никогда и никому не отдадим ее!

Все напряженно молчали. Захар Торба трясущимися руками, сам не замечая того, обрывал ременные кисточки темляка и машинально бросал их под ноги. Если бы ему вчера кто-нибудь сказал, что гитлеровцы подходят к Москве, он принял бы это за вранье, за насмешку. А сегодня это говорил сам Доватор!

- Ну как, Филипп Афанасьевич, в партизаны, значит? - после небольшой паузы спросил Лев Михайлович.

- Товарищ генерал, да разве я могу товарищей кинуть!

- Сегодня же отправлю. Передай коня и приходи в штаб, - с безоговорочной властностью в голосе заявил вдруг Доватор и, поднявшись, ушел.

- Ну вот, казак, хотел партизанничать, так ступай теперь, - укоряюще проговорил после ухода генерала Яша Воробьев. - Чекалдыкнул лишнюю чарочку, вот и выкинул коленце... А она, окаянная, как заиграет! Не только в партизаны, на гору Арарат воевать полезешь. Чалого-то кому препоручишь?

Шаповаленко подавленно молчал. Он знал, что генерал не любит отменять отданных приказаний.

- Седина в бороду, а бес в ребро, - сквозь зубы процедил Торба. Он знал характер Доватора и переживал за друга не меньше его самого.

Объехав свои части, Доватор возвратился в штаб сильно взволнованным. В подразделениях оказалось много хромых лошадей. Поэтому бойцы вынуждены были отставать и вести коней в поводу. Некоторые подразделения угодили под бомбежку, имелись потери. Двигаться таким темпом было невозможно. Замерзшая земля затвердела, как железо. Некованые кони могут обезножеть. Беспокойство еще больше усиливала создавшаяся на фронте обстановка. Информбюро сообщало о новых городах и селениях, оставленных нашими войсками.

Бегло просмотрев штабные документы, Лев Михайлович в ожидании интенданта задумчиво глядел в окно.

В огороде между кучами завядшей картофельной ботвы одиноко торчали не потерявшие еще зеленого оттенка костыли подсолнечника. Подальше сиротливо ютились голые мелкие осины. Даже березки, сверкая чистотой стволов, раздражали своим невеселым видом. Только цветок в плошке на подоконнике манил к себе свежими ярко-красными лепестками. Лев Михайлович осторожно взял глиняный горшочек и поднес к лицу. Но цветок был без запаха. С досадой Доватор поставил его на место. Цветок без запаха - что пища без соли.

Подойдя к стене, Лев Михайлович снял с гвоздя шашку, вынул ее и попробовал острие. Оно было отточено Сергеем, хорошо и густо смазано маслом. Лев Михайлович положил клинок на стол и решил протереть его.

В дверь постучали.

- Интендант второго ранга Миронов, по вашему приказанию, - доложил вошедший.

Миронов был высокий, плечистый человек с худощавым, но широким лицом, с большими, пшеничного цвета усами, выхоленными и пышно расчесанными. Казалось, интендант отрастил их для того, чтобы выставить напоказ вместе со строгой военной выправкой и новенькой, с иголочки, шинелью. На этот раз усы Миронова и его подчеркнутая опрятность вызвали у Доватора раздражение. "Одевается щеголем, а кони не подкованы", - мелькнуло у него в голове.

- Сколько имеете подков и ухналей? - подавая Миронову руку, спросил Доватор.

- Очень немного, товарищ генерал.

Интендант назвал мизерную цифру.

Лев Михайлович поморщился. Присев к столу, он положил ножны шашки на колени.