- Отвыкли уже по-домашнему разговаривать, - заметил высокий белокурый Уваров, следя за Доватором ясными голубыми глазами.

- А я вот никак не могу отвыкнуть, - задумчиво отозвался Шубин. - Мне часто хочется поговорить не языком уставов, а простыми задушевными словами.

- Да, это верно! - после минутного размышления заговорил Доватор. Одним по-настоящему хорошим словом можно глубоко затронуть человека... Сейчас нам, как никогда, нужны такие слова! - горячо продолжал он. Знаете, товарищи, я сегодня получил записку... Меня спрашивают, почему мы отходим без боев, оставляем противнику огромную территорию. Эти же слова только сейчас повторил разведчик Буслов. Почему нормально не совершаем марши? Кони измучены, начинают хромать, подков нет, с воздуха сыплется на головы горячий металл, а тут снова приказ на длительный марш с самыми жестокими сроками! Вы понимаете, какая ответственность лежит на всех нас?..

- Мне кажется, надо во всех подразделениях провести открытые партийные собрания, - медленно и вдумчиво начал Уваров. - Разъяснить всем бойцам и командирам, что мы временно вынуждены оставлять нашу территорию, и не скрывать, что фашисты, не считаясь с потерями, наступают, стремятся захватить нашу столицу. Но этого никогда не будет!

Далее Уваров сообщил намеченный план политической работы на марше. План был одобрен. Наутро работники политотдела выехали в части и подразделения. Михаил Павлович Шубин направился в дивизию генерала Атланова.

Партийное собрание при штабе корпуса проводил вместе с Доватором Николай Максимович Уваров. На повестке дня стоял один вопрос: информация о положении на фронтах Великой Отечественной войны и задачи коммунистов в предстоящих боях.

Был безветренный день. Густой лес притих. Размашистые ветви елей слегка прикрылись белыми кружевами, сквозь которые то проглянет яркий солнечный луч и обозначит на смешанных со снегом листьях человеческую тень, то снова скроется за хмурыми тучами.

Между деревьями разместились пришедшие на партийное собрание люди. Многие сидят на старом валежнике, иные просто на земле, некоторые стоят, прислонившись к деревьям. Разведчики во главе с Филиппом Афанасьевичем Шаповаленко нарубили клинками еловых веток, смастерили общую подстилку и разместились под ветвистым дубом. Здесь были Буслов, Захар Торба, Павлюк, писарь Салазкин. Все с напряженным вниманием вслушиваются в слова начальника политотдела Уварова.

- На легкую победу, товарищи, рассчитывать не приходится. Впереди нас ожидают суровые испытания! Мы сейчас отходим не потому, что у нас нет желания драться, нет! Нам нужно накопить и сохранить резервы, чтобы нанести противнику сокрушительный удар! Сейчас наша доблестная пехота и танковые части ведут с врагом смертельные бои. Мы, коммунисты, должны служить примером мужества, воли и выдержки и, если потребуется, отдать за дело партии, за нашу Родину свою жизнь!.. Вспомните, товарищи, как тяжело было после гражданской войны, когда все наше хозяйство было разрушено, в стране свирепствовали голод, болезни. Большевики не испугались этого! Ликвидировали голод и наголову разбили иностранных захватчиков. Красная Армия не может быть и не будет побеждена, ибо создателем первой в мире армии освобожденных рабочих и крестьян была партия большевиков во главе с Лениным. Наш корпус совершит еще не один рейд, фашисты долго будут помнить свист кавалерийских клинков. Товарищи! Наступит день, когда вражеские полчища снова покатятся на запад!

Голос Уварова звучит с глубокой убеждающей силой. Он видит перед собой притихших коммунистов-воинов и по горячему блеску глаз чувствует напряженное внимание.

Тихо. Высоко по веткам деревьев начинает плескаться легкий ветерок. На ветке дуба притаились два розовых снегиря. Вытянув шейки, они чутко прислушиваются к каждому шороху, словно стараются разгадать, о чем говорит этот высокий, голубоглазый, в коверкотовой гимнастерке человек.

После Уварова слово взял Буслов. Сняв каску, он потер широкий крутой лоб темной от загара жилистой ладонью, на которой неуклюже торчат узловатые сильные пальцы. Сжав их в кулаки, он заговорил:

- Вот этими руками я в Донбассе с двенадцати лет уголь добывал... А сейчас мне двадцать восемь, стало быть, шестнадцать годков... Я бы теперь выдавал тонн по двести в сутки, а то и побольше. Тогда бы в наших городах еще ярче горел электрический свет, быстрее бы ходили поезда и пароходы, теплее было бы в хатах. Мне бы не пришлось вот этими самыми руками убивать немецкого солдата и душить сторожевых овчарок, как это я сделал в разведке, когда пробивались во вражеский тыл в августе месяце. Зачем же я это делаю? Почему? Да потому, что в наш родной Донбасс пришли враги, беспощадные, как звери, и начали грабить народное добро, убивать наших детей и матерей. Нам пришлось затопить шахты, взять винтовки, чтобы защитить нашу Родину!

Заявляю, товарищи, как коммунист, как боец Красной Армии и клянусь еще раз как гражданин Советского Союза, что не выпущу винтовки из рук до тех пор, пока останется на советской земле хоть один фашист! Кто на нас напал, тому жестоко придется расплачиваться. Мне сегодня генерал объяснил, что фашисты хотят захватить нашу столицу Москву. Нет, товарищи, этого не будет. Этого не допустит наша великая партия.

Простые слова Буслова произвели сильное впечатление. Каждый выступающий старался высказать свое внутреннее, наболевшее, то, что тревожило душу, не давало покоя.

Слово снова взял Уваров. Он сказал:

- Я призываю коммунистов и беспартийных бойцов и командиров разъяснять везде и всюду нашим советским людям, что в этой Великой Отечественной войне мы защищаем правое дело! Товарищи! Фашисты не выдержат нашего удара, ибо мы сильны духом и верой в победу, мы сильны системой социалистического строя, а еще мы сильны потому, что нами руководит великая Коммунистическая партия. Слава нашей партии! Слава советскому народу!

Старший лейтенант Кушнарев, прибыв в разведэскадрон, тотчас же собрал взводных командиров и предъявил приказ о своем назначении.

- Принимать эскадрон начинаю с первого взвода. Остальным приготовиться, - коротко заключил новый командир.

Торба, которому предстояло показать хозяйство, немного смутился. Мрачноватый, с упрямым изгибом бровей, старший лейтенант всей своей фигурой, манерой кратко выражаться дал почувствовать, что от его глаз грехов не укроешь.

Это было видно по тому, как он поступил с его другом Филиппом Афанасьевичем. Тот сидел под елкой, ожидая решения своей участи, и что-то рассказывал собравшимся вокруг него товарищам.

- Чем сейчас занимаются люди по распорядку дня? - спросил Кушнарев у Торбы.

Захар опешил. Стояли на месте два дня. Никто об этом не думал. И вообще после смерти Гордиенкова исполняющий обязанности командира эскадрона никаких расписаний не составлял. Командир каждого взвода устанавливал порядок, какой он находил нужным.

- Да ничем... - смущенно ответил Торба.

- В какое время водопой? - Комэскадрона отогнул рукав шинели и взглянул на часы.

- Утром, - ответил Торба.

Пристальный, неотступный взгляд Кушнарева смущал Торбу все более и более.

- А обед? - снова последовал въедливый вопрос.

- Наперед коней поим, кормим, а потом сами едим, - ответил Торба.

- Сначала накормить коня - неплохое правило, - заметил сухо Кушнарев и, обернувшись к Захару, добавил: - Бойцов по коням, быстро!

При последнем слове комэскадрона так сверкнул глазами, что Захар, будучи сам неробкого десятка, внутренне дрогнул.

Торба подал команду. Казаки нехотя поднялись, заплевывая на ходу цигарки. На месте остался один Шаповаленко. Сидя на корточках, он складывал в мешок сухари. Тут же на газете лежала жареная курица.

- А вы какого взвода, товарищ? - подойдя к Филиппу Афанасьевичу, спросил Кушнарев.

- Кто? Я? - покосившись на комэскадрона, переспросил Шаповаленко.

О назначении нового командира казаки не знали. Филипп Афанасьевич принял Кушнарева за очередного "поверяющего". На каждой стоянке их приезжало так много, что к ним успели привыкнуть. Поэтому, увлеченный сборами в партизаны, Шаповаленко даже не встал.