— Все! — Раненый, затравленно озираясь, бросил саблю. — Я сдаюсь! Ради Творца и деток малых пощадите, братцы!

Согнувшись пополам, Шурга силился одновременно отдышаться и надсадно откашляться. Перок, утиравший со лба пот, посмотрел в растерянности вначале на него, потом на Шагалана:

— И на черта нам этот молодчик? Чего с ним делать?

— Не погубите, братцы! — завопил раненый, тяжело плюхаясь на колени. — Не своей волей, по приказу ехал. Куда деваться? Помилосердствуйте, родные!

Перок пожал плечами. Шурга попытался что-то сказать, однако лишь зашелся в новом приступе кашля. У Шагалана сомнений не было.

— Неверную тропу выбрал, приятель… — Юноша, приблизившись, мимоходом положил ладонь на рукоять сабли. — Но я все-таки помогу тебе, как сумею.

Давящийся кашлем Шурга взмахнул рукой, протестуя, но еще проворнее взвизгнуло смертоносное лезвие. Охотник не успел даже ужаснуться, как уже опрокинулся с почти перерубленной шеей.

— Ух! — вздрогнул Перок. — Ловко.

Шурга, мотая головой, сел на землю.

— Ну и чем же… помог бедолаге? — спросил глухо.

— Ему не пришлось мучиться, — ответил невозмутимый Шагалан.

Ватажник глянул на юношу, вздохнул:

— М-да… Необычный ты все же человек… Такая за эти дни бойня приключилась… Сколько теперь у тебя за душой покойников-то?

— Точно не знаю, не считал.

— И что по ночам приходить станут, тоже не боишься?

— Полагаю, не станут.

— М-да… Прямо жутковато с тобой дело-то иметь, парень. В бою ты, правда, хорош, спору нет. Посмотрели мы тут кое-что из-под кустов, поохали. Вряд ли по всей стране сыщется равный боец. А ежели этаких десяток-другой появится… Весь расклад в Гердонезе перетряхнули б. Но ведь только… Не моргнув глазом, положить кучу народу, единоплеменников, единоверцев…

— Так следовало поступить.

— Да, разумеется. Но как же… Ты вообще-то, парень, в Творца Единого веруешь? Может, каким прежним богам служишь? Или новые ереси принимаешь?

Теперь подошла очередь Шагалана пристально изучать морщинистое лицо ватажника.

— У меня, дядюшка, с богами особые отношения. И не стоит пока о них распространяться.

— Скрываешь? С чего бы вдруг?

— Вероятно, мне в здешних краях еще жить потом…

— Ай, милый, брось, чего ж тут сложного? Много ли у нас подлинных-то боголюбцев нынче сыщешь? Иной по уши в грязи, крови и разврате, посмотришь — затошнит. А соблюди он порядки хоть малость, Церковь и не заметит ничего. Особливо у благородного сословия это в ходу: грешники-то подчас страшные, клейма ставить некуда, а подношение монастырю сделают, пастырям почтение всенародно явят — и оказываются невинней младенцев. М-да… Иногда лишь после смерти и отрывают в их подземельях горы скелетов замученных да на бесовских жертвенниках убиенных… Случалось… Так чего ж стесняться-то? Да, истинная вера колеблется, затухает, ереси сорняками выползают, это известно. А вот скрытничать от союзников… Потаенное-то, оно ведь, удалец, всегда пуще страшного страшит.

Шагалан пожал плечами:

— Могу сказать, дядюшка, и к старым богам и к новым ересям я равнодушен. Что касается Единого… На меня он тоже не никак влияет.

— Выходит, стало быть… безбожник? — сокрушенно выдохнул Шурга. — Ох, грехи тяжкие… Опять непростое решение: нужна нам, братцы, ваша сила, нужна до зарезу, без нее-то, чую, не выгнать варваров вовек. Сами костьми ляжем, детей-внуков загубим, а от ярма не избавимся… Но и как на сговор-то идти, коренные заповеди Господа нашего рушить? Безверие, оно ж все равно… адским дымком попахивает.

— Смуты в умах от нас не будет.

— Как знать, как знать… Ты, удалец, вот что: при Сегеше свои взгляды на веру не выказывай. Я-то мужик тертый, еще один грех душа стерпит. А старик у нас даром что мягок, упрется — напролом пойдет себе в убыток. В вере-то он строг. Помолиться хоть толком для вида сумеешь?

— Легко.

— Легко-о… Эх, ладно. Мы-то с Перком языками понапрасну трепать не станем. В конце-то концов, коль с чертом бодаться, можно и лешего на подмогу взять. Бог даст, святая цель загладит проступок. Только уж и вы со своими дружками… не подведите, а?

XII

Откинувшись спиной на охапку сухих листьев, Шагалан неотрывно рассматривал Шургу. Искушенный человек заметил бы в этом куда больше оцепенелой усталости, чем пристального внимания. Бойко зачищавший в тот момент птичью кость ватажник, однако, смутился, прекратил есть, изучил обглоданную лапку, но ничего достойного дележки не отыскал.

— Завтра выйдем к логу, — наконец нашелся он что сказать.

Глазам юноши медленно вернулось осмысленное выражение.

— Хорошо. Далеко это?

— Мили две отсюда.

— Славно. А то я уж думал, всю страну переползать. Не пробовали поближе себе залежки готовить?

— Добротное-то укрытие, парень, абы как не сделаешь. А тут и вовсе… Где гуляли-бегали, там годящиеся места и примечали. А что кидало по земле шибко, за то не с нас спрос.

— Понимаю. Может, стоит уже сейчас, ночью, в ваш лог наведаться? Если там что-нибудь не в порядке, в темноте уйти легче. Я бы пошел…

— Лежи уж, ходок, — буркнул сидящий у самого костра Сегеш. — Измотался ведь донельзя, да и рана не зажила толком.

— Пустое, сил пока довольно.

— Лежи, говорят. Да и чего там смотреть? Откуда в Мокрой Балке засада? Туда и зверь-то не любит забредать.

— Я бы все-таки проверил.

— Лежи, — твердо сказал, будто припечатал, атаман. — Нечего ноги в потемках ломать.

Шагалан усмехнулся:

— Неужели это вы обо мне так заботитесь, сир?

— О тебе. И о других. Ну как мои ребята там вправду устроились, что тогда? Не приведи господь, не разберетесь в темноте, заваруху затеете… А тебе дай волю…

Лишь давящая ватным грузом усталость помешала юноше рассмеяться.

— Крепко же я вас запугал, правоверные. И ладно, если б старался… Но воля ваша. Разбудите, когда дежурство подойдет.

Перевернулся на бок и тотчас заснул, словно провалился в бездонный звенящий мрак.

Они находились в пути пятый день. За такое время Шагалан, пожалуй, взялся бы в одиночку пересечь всю страну до западных морей. С его точки зрения, они вообще не шли, а тянулись медленней упившейся улитки. Сперва задерживал Сегеш, которого посменно тащили на плетеных носилках. Блеснула вроде бы надежда облегчить сей труд, когда отловили несколько лошадей покойных «охотников», но как отловили, так и бросили, уткнувшись в первую же топь. Вдобавок непоседливый старик вечно порывался соскочить и идти самостоятельно, бодрился, заявлял, будто вполне поправился, но тем только разбивал больное колено. Лишь на четвертый день, благодаря то ли травяным припаркам, приготовленным Шагаланом, то ли его же угрозам привязать ослушника к носилкам, атаман смог встать на ноги. И тут же выяснилось, что серьезно прибавить в скорости отряд все равно не способен — люди, измученные тюрьмой, тяжелыми, хоть и медленными, переходами, ночевками в холодном, мокром лесу, а главное — отсутствием еды, просто выдохлись. Всплыли старые болячки, кто-то сбил в чужих сапогах ноги, кто-то, наподобие Шурги, маялся грудным кашлем. Как назло, места пошли совершенно пустынные для охоты, даже Шагалан в поисках добычи немалую часть дня кружил по окрестностям. О зайцах или косулях уже не мечталось, в последнее время радовались и крохотной перепелке вроде промысленной сегодня. Разведчик обнаружил, что начал плотоядно коситься на шуршащих в листве мышей. Самому ему было не привыкать к постоянным завываниям желудка, но раньше его при этом не заботило содержание еще восьми мужиков и мальчишки. Йерса подкармливали всем отрядом, что помогало, впрочем, слабо.

— Как ближе к вашей балке, так скуднее живность, — заметил однажды хмурый Шагалан. — Чем тогда там пропитаться? Мошкарой?

— Пусть голодно, зато безопасно, — не очень уверенно ответил Шурга.

И к выловленному зверю требовалось относиться с опаской. Только вчера мужики приволокли какую-то болотную тварь, мохнатую и когтистую, а потом дружно мучились целый день животами. Правда, Шурга, как главный местный знаток, утверждал, что причина была не в самой добыче, а в ошибках ее приготовления, но аппетит отряду это событие на некоторое время сбило…