- Виноват, опыта в чём, синьора?
Цирюльник сверх меры откровенно осмотрел её голые ноги, просто нахально: снизу доверху. От его ухоженных усов дохнуло одеколоном.
ВТОРАЯ ПОЗИЦИЯ
- Кажется, вы что-то сказали?
Уже почти справившись с головокружением, она постаралась точно отмерить ему сдачу: выговорить эти слова эдак пренебрежительно-любезно и сопроводить их точно тем же, откровенно хамским взглядом на его обвислое брюшко. Вышло желчней, чем хотелось.
Пока она занималась таким важным для себя делом, в соседней комнате произошли перемены. Один из близнецов поднялся из-за стола и направился к ней.
Даже и не поворачиваясь в ту сторону, она видела всё: не с возрастной врождённой сутулостью, он двигается на несгибающихся коротких ногах коряво, как чёрный горбатый паук. Нет, не двигается - надвигается на неё, с приближением увеличиваясь в размерах, то есть, как бы выходя, выдвигаясь во всех направлениях за пределы поля её зрения, а значит - одновременно исчезая. Точно так исчезал тот одинокий прохожий в платановой аллее, только этот - в другом порядке, в перевёрнутом, вывернутом в третьем, глубинном измерении зеркальном отражении: лицом к ней, а не спиной. Забыв об обороне себя от наглого цирюльника, она попыталась глянуть на этого, упорно надвигавшегося на неё, так же в упор. И не смогла повернуть туда глаза.
Но вынужденная продолжать прямой осмотр почти касающегося её обвислого брюшка собеседника, она и углами глаз отлично видела глубокую тень под козырьком посеревшей чёрной кепки того, другого, складки привычного молчания по обе стороны его крепко сжатых губ. Измятые брюки, мешковатые от глубоко засунутых в карманы рук. Будто обсыпанный пылью выгоревший пиджак. Взлохмаченные тысячами стирок манжеты рубашки, впившийся в кирпичную шею воротничок, особенно ясно - с коричневыми подпалинами пуговицу и нависшие над нею носорожьи складки шейной кожи.
Дистанция между нею и подступающим к ней сокращалась стремительно. Вот, уже видна окрашивающая его щетину седина, или забившаяся в неё жёлтая пыль. Она бы не поверила, если б ей сказали, что когда-нибудь она без вспомогательного прибора сможет увидеть столько подробностей. Да и сейчас предпочла бы верить, что эта пыль - не на его щеках, на её очках.
Что ж, светофильтры вполне способны дать картину глубже, чем она есть. Открыть в ней глубины, полные томительных значений: погрузить происходящее днём в зеленоватые воды глухой ночи, подступившие к глухому переулку, к чёрному тупику, в который задвинута одинокая женская фигура. Обнаружить за козырьком, этим отлично видимым рогом, невидимый другой, втрое толще и крепче, хотя он и сделан из мельчайших колебаний воздуха, из беззвучных слов, из молчаливых опасений: из ничего. Всё так, выставив и невидимый рог, с подчёркнутой беззвучием неумолимостью приближения, надвигающийся на неё задвигал её в безвыходный тупик - каменный мешок - и вместе с тем исчезал. И в животе у неё, как тогда ночью в душе, теперь можно поставить в этом слове оба ударения сразу, одновременно сжалось, оборвалось и нависло над лонной костью, будто этот невидимый рог уже погрузился в её чрево. И она, наконец, испугалась по-настоящему. В затылке застучала кровь. Из-под волос вытек на шею, и стал продвигаться ниже, пока не застыл между лопатками, липкий пот.
В следующий, такой же тягостный, но так отделённый от предшественника миг, будто никакой связи не было между ними, и само свойство одного мига перетекать в другой будто никогда не существовало - она всё же поняла, что идут не к ней, а мимо. Точнее, сквозь неё. Просто к выходу, но так, словно её, стоящей на пути, здесь нет. Её здесь нет, хотя она тут: её попросту не видят эти слепые пуговки под козырьком кепки. И она проделала то единственное, что вытекало из этого: уступила дорогу, сошла с прямой линии носорожьего пути. Шаг в сторону от линии - и идущий действительно прошёл мимо, протиснувшись в образовавшуюся между её бедром и животом цирюльника щель. Коротко поддало чужим потным духом, но воздух и не шевельнулся, будто прошедший мимо и был только дух.
Она не обернулась, чтобы посмотреть, как этот дух вытекает наружу, на площадь. Ей и в голову это не пришло, потому что в тот же продлённый миг, она и мигнуть не успела, поднялись и трое его близнецов. Словно они только ожидали результатов первой попытки, чтобы последовать за братом, так же молча, как и он. Брат брату в затылок, все один к одному малорослые и без возраста, три чёрных тарантула. У всех узкоплечие пиджаки, руки в карманах штанов, впившиеся в шеи воротники рубашек и крепко сжатые губы. Миг всё ещё тот же - а они уже рядом, они тут.
Снова пахнуло потом, но уже сильней. И продлилось это втрое дольше, так что внутрь успел проникнуть жидкий воздух снаружи и пришлось разок его вдохнуть, сделать этот ничуть не облегчающий, тягостный глоток. Она и сейчас не обернулась, прекрасно зная, как они выглядят сзади: точно так же, как тот прохожий с горбатой паучьей спиной, исчезнувший в платановой аллее. Вот за последним из близнецов закрылась дверь. Для того, чтобы понять это, тоже не нужно оборачиваться. Это можно почувствовать и лопатками: дверь отсекла наружный жар.
- Рим большой город, - со значением произнёс цирюльник, глядя на эту дверь. - Не так ли? А мы живём тут. Я хочу сказать - а нам тут жить.
Выражение его лица успело измениться, вмиг стало будничным. Будто окончился тягостный обряд, похороны, например, и теперь ему можно, наконец-то, расслабиться. В будничную, даже домашнюю преобразилась его развязная, с нагло выставленным животиком фигура. Она как бы вся размякла, расплылась, и стало ясно, что цирюльник очень старается быть любезным. Может быть, не слишком успешно - ну так что? Не навоображала ли ты, дорогая, и тут - хамства и всяких ужасов, которых вовсе и нет, с чего бы это? Как бы то ни было, она последовала за преображением цирюльника: тоже расслабилась.
- Вы бывали в Риме?
Ремень уже успел намозолить ей левое плечо и она перевесила сумочку на правое. Цирюльник проводил её жест внимательным взглядом.
- Начто это? То, что удаётся заработать, можно спустить и тут. И очень легко при нынешней дороговизне. Но к нам ведь тоже редко кто заезжает, чтобы оставить тут свои денежки. Так что мы квиты. Я хочу сказать, мои расходы покрывают доходы, баланс - нуль. Есть, конечно, спорные пункты и в моей декларации, но у кого их нет?
Его взгляд расслоился, стал многозначителен: и серьёзен, и насмешлив.
- Мне это не интересно, - сказала она.
- Ну да, ну да... А вы прямо к нам - или вообще путешествуете, уже успели посетить и другие места? Если нет, рекомендую не ограничиваться Кампаньей, например, очень интересно к северу, в Абруццах. Но и у нас, конечно, есть горы, на которые стоит глянуть: Монте Вультуре, Кервиальто... да и Везув. Вы уже видели Помпейи? Говорят, ни один турист не проезжает мимо, чего нельзя сказать про Сан Фуриа. Увы, это справедливо: у нас нечего смотреть. Но вы, наверное, ехали через Potenza и Benevento...
- Стоп! Уже убедили. Признаю, вы знаете окрестности, как свою собственную цирюльню, по-хозяйски. Вы что, ещё и любитель-географ? Это бы вполне соответствовало...
Она не договорила, чему соответствовало бы, вернее - кому. Преждевременно открывать карты глупо. Не исключено, что пусть и нелепые, но уже завязавшиеся отношения с хозяином гостиницы окажутся полезными. Если придержать их и пустить в дело вовремя. Но цирюльник и сам не дал ей проговориться.
- А у вас в сумочке что - магнитофон? - подхватил он. - Что ж, вы не можете пожаловаться, что я отказался отвечать на ваши вопросы. Но вы могли бы задавать их прямо, не придумывая хитростей.
Ну конечно, донос Иуды Энциклопедии был однозначен. Или все они так увязли в своих мелких, давно ороговевших интересах, что любые другие расценивают как выдумку, как намеренную ложь, экран, предназначенный скрывать правду. Ладно, придётся им подплясать. Ведь наскакивать на таких лбом - себе же набивать шишки, отращивать у себя такие же рога. Обходные маневры куда эффективней. Они потихоньку их раскачают. Терпение, это только начало работы.