Я лихорадочно думал, как быть. Пожалуй, придется рискнуть и попытаться схватить мешок: ведь если воины обнаружат, что я пришел в себя, они тут же меня свяжут, тогда мне никак не добраться до оружия. А возвратясь домой, асматы под пытками вынудят меня сказать свое имя. Предположим, им это не удастся... В любом случае они меня прикончат. Если действовать, то немедля.

Я молниеносно вскочил на ноги, бросился вперед и тут заметил, что дно узенькой лодки заполнено водой. На мгновение я похолодел: что, если пистолет отсырел? Лодка разом остановилась, и я почувствовал за спиной какое-то движение. Уж не шест ли это занесен над моей головой? Левая рука нестерпимо болит, краем глаза я замечаю в запекшейся крови кусочек деревянного копья. Здоровой рукой схватил мешок, и в этот момент воин, находившийся впереди, повернулся ко мне лицом. От удивления глаза у него округлились. Я успел заметить, что на правом плече у него повязка из лианы, а под ней большой бамбуковый нож, который он пытался выхватить левой рукой, для чего ему пришлось опустить шест. Я воспользовался этим и ударил его головой в живот. Он упал в воду. Не теряя ни минуты, я запустил руку в мешок, нащупал полотенце, а в нем твердый предмет - пистолет!

Сзади на меня кинулся другой воин, мощной грудью прижимая меня ко дну лодки. И хотя в моих руках был пистолет, воспользоваться им я был не в состоянии. Асмат с такой силой надавил на осколок копья, застрявшей в руке, что я опять едва не потерял сознание от боли. Собрав все силы, я прижал пистолет к его груди, взвел курок и нажал на спуск. Раздался оглушительный выстрел и на меня хлынул поток крови. Асмат был мертв, но сбросить с себя тяжелое тело я не смог и вновь потерял сознание.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулся, а когда открыл глаза, то увидел, что нахожусь в пироге один и на мне лежит мертвый асмат. Из последних сил я столкнул мертвеца за борт. Остальные удрали. Выстрел напугал их до смерти. Лодку медленно относило вниз.

Трое суток спустя, едва дыша от слабости, я добрался до места, где находились Велосипедист и остальные помощники. Перевязав мои раны, Велосипедист не преминул заметить:

- Теперь ты понимаешь, почему я не хотел плыть с тобой дальше?!

Ванусс замолчал. Велосипедист и Джек с Кейп-Йорка слушали его, не перебивая. Они слышали этот рассказ не впервые.

На твердом клочке земли посреди болота мы разожгли костер, чтобы отогнать москитов. Из джунглей донесся хриплый крик какого-то животного. Костер разгорелся, освещая сидевших перед ним людей. И я вдруг почувствовал, что они мне чем-то близки. Возможно, завтра я и переменю свое мнение о них, но сейчас я вижу, как радуются они веселому огню, испытывая покой и удовлетворенность свободных и независимых людей. Их называют членами пук-пуковой мафии и полагают, что жизнь их ужасна. Но я в этом не совсем уверен.

Глава четвертая

Как летают на Новой Гвинее. - Аэродромы, пригодные для реактивных самолетов, и "почтовые марки" с "теннисными кортами". - История воздушных сообщений на Новой Гвинее. Майор Граймс находит ворота в Шангри-Ла [14]. Авария самолета приводит к открытию долины Балием. - Из каменного века в современность за несколько месяцев

1

Маленькая "Сесна" легко отрывается от травяной взлетной полосы, ибо, кроме пилота Стэна и меня, на борту никого нет, а вес моего багажа едва ли превышает 50 килограммов.

- Это один из плохоньких аэродромов, каких много в Ириан-Джая, да и во всей Новей Гвинее, - замечает Стэн. Показав на поросший травой холм метрах в двухстах к северу от посадочной полосы, он добавляет:

- Мы называем его "срезанной горкой" - тяжелогруженые самолеты нередко задевают за него. Индонезийский офицер следит, чтобы трава там была хорошенько скошена. И все же мне иногда кажется, будто меня щекочут по пяткам, когда моя "Сесна" пролетает над этим холмом.

Стэн уже восемь лет летает в Ириан-Джая (до недавнего времени эту часть Новой Гвинеи называли Западным Ирианом, а до того, как она перешла к индонезийской администрации, - Голландской Новой Гвинеей). Ему нередко приходится совершать вынужденную посадку, но такое здесь случается практически с каждым пилотом. Хорошо еще, что все сходит благополучно.

- Года два назад эта полоса была еще хуже, - говорит Стэн. - В длину метров двести, не больше. Мы называли ее теннисным кортом, потому что на этом поле миссионер и полицейский офицер иногда играют в теннис. Говорят, будто их предшественники враждовала друг с другом. Утверждают даже, что бывший полицейский офицер, зубной врач из Джакарты, которого выслали в Ириан-Джая, грозился убить миссионера. После свержения Сукарно он уехал на Яву. Нынешний офицер-индонезиец - человек весьма приятный. Они с миссионером играют в теннис, а всего в каких-нибудь двух часах ходьбы отсюда островитяне поедают друг друга. Когда мне приходится взлетать, всех жителей поста созывают на "теннисный корт" и велят покрепче держать хвост самолета. Процедура не из приятных, особенно когда даешь газ. Случись кому-либо замешкаться, и он может лишиться не только руки, но и жизни. К счастью, пока все обходится без потерь. У нас, пилотов, в этой связи даже бытует особое выражение: если речь идет об очень грязной и неприятной работе, мы говорим: "Ну-ка, выходи поиграй с нами в теннис!".

В Новой Гвинее, как в Ириан-Джая, так и в самостоятельной восточной части (государство Папуа-Новая Гвинея), множество самых невероятных аэродромов и взлетно-посадочных полос... если их вообще можно так назвать. Их насчитывается 266: от международного аэропорта в Порт-Морсби, где приземляются реактивные самолеты, до замызганной травяной полосы длиной 350 метров в Пиримапоане. Самые маленькие взлетно-посадочные полосы правильнее можно было бы назвать "стэмпс", что по-английски означает "почтовые марки". Садиться или взлетать с такой "марки" более чем рискованно. За пятнадцать лет я четырежды побывал в этих местах и имел сомнительное удовольствие близко познакомиться с многими новогвинейскими аэродромами. Признаться, всякий раз, когда самолет шел на посадку, я испытывал смертельный ужас. В отличие от многих европейцев у меня нет страха перед змеями и другими пресмыкающимися, к какому бы виду они ни принадлежали, да и поведение самих "детей природы" не внушает мне особых опасений. Зато полеты на небольших самолетах над горами Новой Гвинеи вызывают у меня самые сильные и противоречивые чувства. Я всегда боюсь их, но в то же время испытываю ни с чем не сравнимые ощущения: за каких-то несколько часов эта маленькая хрупкая бабочка переносит меня в глухие места, куда пешком я добирался бы месяцами. Переход от одной деревни до другой через горы займет не меньше двух суток, самолет же покрывает это расстояние за несколько минут.

И все-таки, когда я сажусь в местный самолет, душа у меня уходит в пятки. Впрочем, иногда всем нам полезны острые ощущения. Мне вспоминается полет к одной миссии, затерянной в горах Стар. Густой туман со скоростью курьерского поезда наплывает на крохотный самолет. Запаса горючего остается ровно на 12 минут, а мы не можем ни подняться выше, ни спуститься - куда ни кинь взгляд, всюду высоченные горы. Где-то внизу, скрытая от нас густым туманом, находится "марка" длиной всего триста метров. Но где она и как на нее сесть?

Самолет ведет католический священник, но в эти минуты в нем нет ничего благостного. Обернувшись ко мне, он кричит что есть мочи:

- Все мы должны когда-то отдать души всевышнему. Быть может, он намерен заполучить их именно сейчас.

С этими словами он кидает машину в густой, словно каша, туман. Неожиданно прямо перед нами встает темно-зеленая стена джунглей. Священник резко кидает машину вверх и кричит:

- Нет, посадочная полоса не здесь!

По-моему, в такой момент он мог бы мне этого и не говорить.

Еще одна попытка, за ней следующая, и я мысленно уже прощаюсь с жизнью. Но вот самолет ныряет снова, и прямо под нами возникает посадочная полоса. Самолет приземляется, весело прыгая по кочкам. Мужчины из деревушки, всю одежду которых составляют футляры из так называемой бутылочной тыквы, защищающие пенис, возбужденно постукивают по ним, а белая монахиня в коротенькой юбочке, не дожидаясь, пока заглохнет мотор, с улыбкой кричит нам: