План Швейцера и планом-то нельзя было назвать. Дерзкая выходка, демарш с неизбежным фиаско в перспективе, однако Швейцер инстинктивно понимал, что такие дикие, сумасбродные предприятия часто приводят к не менее фантастическому успеху.

9

- Учтите, я стукну только раз, - предупредил Пендронов, занимая место возле дверей, открывавшихся в гимнастический, он же танцевальный, зал.

Швейцер вошел первым; он ждал, что вид свеженатертого пола возбудит в нем тоску по солнечным дням чистоты и невинности - ведь он еще вчера, орудуя щеткой... впрочем, нет. Тогда уже многое успело измениться. Ослепительный паркет молчал, а в сердце Швейцера жила одна досада - не дай Бог, из-за этого глупого поединка все расстроится: ранят, убьют, поймают. А там, где прольется кровь, будут скользить невесомые чешки беззаботных девиц.

- Господа, - заговорил Берестецкий. - Я вынужден спросить: не хотите ли вы пожать друг другу руки? Швейцер, что скажете вы?

- Я не против, - ответил Швейцер. - Я готов простить оскорбление. Мне, может быть, стоит даже расспросить Коха и снова приготовить раствор, самостоятельно... Пусть все увидят, что колба разбилась случайно.

- Вы, Оштрах? - Берестецкий повернулся к обидчику.

- Говорю же, что он трус, - неуверенно и потому запальчиво сказал упрямый Оштрах. Против Швейцера у него уж давно ничего не было, ему просто хотелось подраться.

- Тогда я пошел в кладовку, за рапирами, - сообщил Остудин, не оставляя врагам шанса договориться миром.

Швейцер пожал плечами, скинул сюртук и передал его Берестецкому. Тот принял сюртук и от Оштраха, так как Остудин отлучился, и второй дуэлянт не хотел стоять дураком, когда соперник уже изготовился к бою.

В зал просунулась голова Пендронова.

- Давайте быстрее, - сказал он нервно. - Там, в коридоре, все время кто-то шастает.

- Глаза намылю, - цыкнул на него Оштрах. - Кыш!

- А я вам письку пририсую, и яички, - выпалила голова и быстро скрылась.

- Ах, господа, господа, - пожурил их Берестецкий.

Остудин, прижимая к груди целую охапку рапир, разбежался и проехался по полу. Взломать кладовку было несложно, замок открывался обычным пером. Учителя, положившись на общую строгость надзора, не позаботились поставить другой, похитрее.

- Зачем так много? - удивился Швейцер.

- Так надо же выбрать, чтоб все было на равных.

- Что там выбирать, - Швейцер вытянул рапиру, согнул, отпустил распрямиться. - Идите ко мне, Оштрах. Я распишусь на вашей шкуре: одной буквы "Ш" вам хватит? Или вам больше нравится "К"?

- Достаточно "Т", труса, - откликнулся Оштрах, беря клинок и отступая. - И штрихов меньше: два против четырех.

Швейцер принял стойку. Оштрах отсалютовал, намекая на дурное воспитание противника, и встал в боевую позицию.

- Ручку можете опустить, - заметил Швейцер. - Не надо обо мне тревожиться. Я в хорошей форме.

- Как скажете, - зловеще улыбнулся тот и переложил рапиру в правую руку.

Швейцер нанес удар, по залу прокатился дребезжащий звон.

- О, вон вы как! - Оштрах сделал выпад, и его соперник еле успел увернуться. - А этак не желаете? А так? А вот так?

Он запрыгал, наступая и размахивая клинком.

"Вот же болван, - подумал Швейцер, постепенно разъяряясь. - Ведь он всерьез!"

Острие рапиры чиркнуло по его щеке.

- Туше! - крикнул Берестецкий. - Берегите глаза, господа!

Швейцер коснулся лица и мельком взглянул на окровавленную ладонь. Отбив очередной удар, он отступил еще на несколько шагов. Оштрах не давал ему спуску и теснил безжалостно.

- Моя роспись первая! - пропыхтел он, сдувая волосы с глаз. - "О" хитрая буква! Пока только правый бочок...

Он снова ударил, и Швейцер почувствовал укол в плечо.

- Так, значит!..

Звон покатился вновь - громче и чище. Оружие едва не вылетело из пальцев Оштраха. Швейцер, не теряя времени, нанес удар, метя в живот, но враг ускользнул, и рапира попала в бедро. Швейцер пошел размашистым шагом, с широко расставленными и согнутыми в коленях ногами. Оштрах, слегка растерявшись, ушел в оборону.

- И - раз!

Рапира свистнула.

- Два!

Клинок рассек кожу на запястье Оштраха. Где-то послышался отчаянный стук.

- Стучат! - закричал Остудин испуганным шепотом. - Господа, бросайте оружие! Пендронов стучит!

Но дуэлянты уже ничего не слышали.

- Мерзавец, - прошипел Оштрах и бросился на Швейцера. Тот отпрянул, поскользнулся и чуть не упал. Рапира мелькнула в миллиметре от его виска.

- Ага! - воскликнул нападавший, и в тот же миг двери в зал распахнулись. Отец Саллюстий, волоча за ухо воющего Пендронова, бежал к месту сражения.

- Вы что! Вы что! - кричал он, и тоже - шепотом. - Немедленно прекратить! Я приказываю вам остановиться, дети греха!

Саллюстий дежурил и пришел в полное бешенство, обнаружив, что дуэль преступление вопиющее - случилась именно в его дежурство. Но бешенство перекрывалось неподдельным страхом. Историк отшвырнул Пендронова, бросился к Швейцеру и стал отирать с его лица кровь, бормоча:

- Ах, сударь! Ведь вы же жизнью рисковали! ... Разве жизнь ваша - в ваших руках? Разве не знаете, что вы - не свои? Послание апостола Павла десять... двести раз перечтете, дайте только срок... Какие ж вы свои...

Тут он заметил, что Швейцер все еще сжимает рапиру; Саллюстий вырвал оружие и бросил на пол. Перетрусивший Оштрах не стал дожидаться и бросил свою рядом.

- Слава тебе, Господи, вроде обошлось, - приговаривал историк, убеждаясь, что рана Швейцера - простая царапина. - А здесь? - он схватил лицеиста за плечо, рванул пропитавшуюся кровью рубашку. - Зовите доктора, негодяи!

Остудин пулей вылетел из зала.

Отец Саллюстий полез под рясу за носовым платком. Достав, промокнул плечо, отнял руку, прищурился на разорванную кожу.

- Вас не тошнит? Голова не кружится?

Швейцер, который все это время стоял столбом, помотал головой. Саллюстий перевел дыхание и обернулся к Оштраху:

- А вы? Преступный отрок! Вы не ранены?

- Нет, - Оштрах сглотнул слюну и быстро спрятал руку в карман.

- Что же вы не поделили? - учитель, видя, что дело не так страшно, приступил к расследованию.

- Мы их отговаривали, - встрял Берестецкий. Вид у него был несчастный.