Но все-таки: какая безысходность, какая тоска! Может быть, это расплата за гражданскую инфантильность, о которой мы говорили? Зинаида Гиппиус, у которой чего-чего, а гражданского темперамента всегда хватило бы на четверых, записала в дневнике после встречи с Георгием Ивановым: “Какой у Иванова тон неприятный. Деморализующий”. А ведь это записано за двадцать лет до смерти Георгия Иванова.

Конечно, чего уж тут приятного или мобилизующего:

Листая томик Георгия Иванова, понимаешь, что по страницам рассеяны жемчуга. Инфантильность Иванова я бы (очень грубо) сравнил с морской раковиной, у которой одна только функция – пропускать через себя морскую воду. Не мудреная функция. Но в некоторых раковинах вырастают настоящие жемчужины.

Сейчас, перечисляя славные имена, ознаменовавшие собою великий подъем народного духа, просверкавшие – высоким стилем говоря – на небосклоне России перед самой ее гибелью, я ни разу не упомянул еще одно имя, которое тоже должно бы входить в “обойму” (советский термин), которое тоже появилось в России благодаря ее всеобщему предсмертному цветению, но и в свою очередь украсило и обогатило это цветенье. Это имя – Надежда Плевицкая.

Строго говоря, она – Надежда Васильевна Винникова, деревенская девушка из Курской губернии. Эта деревня (точнее – село), как явствует из воспоминаний самой Надежды Васильевны, называлась Венниково, почти полное совпадение с фамилией будущей певицы. Венниково – Винникова. Эти два “н” – что-то слишком сложно для русской сельской топонимики. Закралось сомнение: да уж не просто ли Вениково называлось село? А отсюда и фамилия – Веникова. Как было бы хорошо для исполнительницы русских народных песен. Привыкли бы. От фамилии до имени – пропасть. Мало ли было Пушкиных в русской истории среди бояр, дворян. (“Водились Пушкины с царями, из них был славен не один…”) Но мы сейчас, говоря “Пушкин”, как-то даже и не вспоминаем, что фамилия эта происходит просто от пушки. И что “Гоголь” – это просто водоплавающая птица. Для превращения в имя вовсе и не обязательно, чтобы фамилия была красивая, броская, громкая.

Когда в послереволюционные, в двадцатые годы иноплеменники начали хватать себе звучные русские слова – крымовы, кремлевы… Стеклов (вместо Нахамкис), Орлов (вместо Фельдман), Светлов (вместо Либерзон), Володарский (вместо Гольштейн), Троцкий (вместо Бронштейн), Землячка (вместо Залкинд), Литвинов (вместо Валлах Макс), Бакланов (вместо Фридман), Кольцов (вместо Фридлянд) и так далее, и так далее, то все же не все эти звучные русские слова становились громкими именами. Для сравнения могу привести яркий пример: свою вовсе уж не высокопарную фамилию (такая досталась) поэт сумел превратить в имя, и мы теперь говорим: “Хороший русский поэт Николай Тряпкин”, – и меньше всего думаем, что фамилия эта происходит просто от тряпки. Чем хуже веник?

Но Надежде Васильевне не пришлось ломать голову. В молодости она вышла замуж за поляка Эдмунда Плевицкого. Этот брак не был долговечным, однако он дал ей фамилию, которая, после первых же шагов Надежды Васильевны в искусстве, быстро превратилась в громкое, на всю Россию, имя певицы Надежды Плевицкой.

Надежда, или “Дежка”, как звала ее мать, была в семье тринадцатым, последним ребенком. И хотя в живых осталось только пятеро, все же и такую семью нельзя не считать многодетной.

Это ли обстоятельство, некий ли внутренний огонь, залетевший в душу деревенской девочки, не давал покоя, но только начало жизни Нади Винниковой можно назвать непутевым. Судите сами.

Перво-наперво у нее появилась блажь уйти в монастырь. Мать пристроила ее в ближайший девичий монастырь, не монашкой пока (до этого дело еще не дошло) – рукодельницей. Вместе с другими, такими же бедолажками, Надя вышивала, расписывала какие-то там писанки, пасхальные яички, а потом торговала в пользу монастыря этими изделиями. Во время этой торговли увидела она на площади ярмарочный балаган, нечто вроде передвижного цирка, смешанного с эстрадой. Тотчас пришло твердое решение: уйду в балаган и стану акробаткой. В монастыре она связала в узелок свои пожитки и вышла на площадь.

Мать нашла ее в балагане (я пользуюсь информацией из книга самой Надежды Васильевны “Мой путь с песней”, написанной уже много лет спустя, уже под Парижем, в местечке Кло-де-Пота, в 1929 году), пришлось вернуться домой, но балаган не выходил из головы.

Тут подоспело новое путешествие. Тетка Аксинья с позволения матери взяла ее ссобой в Киев на богомолье. Киев – Киевом, богомолье – богомольем, а в голове – балаган.

В киевском городском саду “Аркадия” увидела Надежда и услышала хор, состоящий из тридцати дам в черных строгих платьях с белыми воротничками. Шантан.

“…И вот былинку понесла река”. Есть такая фраза у Леонида Леонова в “Русском лесе” – про девчушку Полю, которую подхватило течение жизни. И понесла былинку река.

(Я помню, что и меня самого точно так же несло течением жизни. Но должен сказать, что с самого начала во мне жило интуитивное чувство направления и, неосознанное до поры до времени, чувство цели. Несла былинку река, крутила на поворотах и завертинах, притом не одного ведь несла и крутила – сверстники, спутники, поколение, – но неподвижный вдали огонек неосознанной еще цели светил, должно быть, мне одному, невидимый другими былинками. Возможно, у них были свои “огоньки” и свое интуитивное чувство направления, все может быть, но меня вынесло именно к моему огоньку.)

У будущей Надежды Васильевны Плевицкой – монастырь, балаган, хор из сада “Аркадия”.

“На другой день в зимнем зале “Аркадия” происходила моя первая репетиция. За пианино сел Лев Борисович Липкин, а вокруг него стоял хор”.

Ее приняли с жалованием восемнадцать рублей в месяц. Но тут – назвался груздем, полезай в кузов – гастроли. Из Киева – в Курск, из Курска – в Царицын. А Курск – это ведь родной город новоявленной хористки, и останавливаться придется в гостинице “Европейской”, а ее, эту гостиницу, все куряне считают “непристойным местом”.

Мать ее, конечно, нашла:

– И в кого ты уродилась? Родила я тебя на свое великое горе. Глаза б мои не глядели, в какое место пошла. И как тебя земля носит?

Надежда Васильевна признается: “Я теперь вижу, что лукавая жизнь угораздила меня прыгать необычайно: из деревни в монастырь, из монастыря в шантан. Но разве меня тянуло туда дурное чувство?”

Надежда Васильевна не знала еще, какой “прыжок” ожидает ее судьбу в конце концов. Но до этого еще далеко. Еще – польская труппа Штейна (где танцевал Эдмунд Мячеславович Плевицкий, давший тогда же свою фамилию русской певице Винниковой); еще труппа Минкевича, вместе с которой Надежда (уже Плевицкая) впервые попала в Санкт-Петербург; еще… “…После долгих колебаний согласилась я принять ангажемент в Москву. Директором “Яра” был тогда Судаков, чинный и строгий купец… а на осень за большой гонорар подписала я контракт на Нижегородскую ярмарку, к Наумову”…

Так вот былинку несла река. В Нижнем Новгороде во время ярмарки гастролировал в оперном театре Леонид Витальевич Собинов, который впервые вывел исполнительницу русских народных песен на подмостки большого театра. 1909 год.