Я слушал их и не понимал, о чем это они беседуют: какая такая им свобода нужна, чтобы читать стихи, танцевать или играть на сцене? Ну и представляйтесь, сколько хотите, лишь бы другим не мешали!
- Полуночничаете? - вдруг возник из темноты чей-то голос. Мы, как по команде, повернули в его сторону головы. Неясный силуэт мужчины почти сливался с покрывалом ночи, но вот он сделал шаг, другой и в отблесках затухающего костра проявилась серая маска лица, и чем ближе человек подходил к нам, тем оно четче становилось. Да это же Иван, наш сосед! И чего он так поздно бродит? Наверное, скучно ему без Поли, его жены: уехала на месяц в Брянск, в отпуск, а мужа оставила на хозяйстве - кормить собаку, кур, приглядывать за садом-огородом.
- Можно к вам подсесть? - спросил Иван.
- Мы уже насиделись, по домам собрались идти, - резко и зло сказал дядя Володя. - Нас бессонница не мучает. А ты опять с танцев идешь?
- Вышел во двор, гляжу: огонь горит, вот и подошел, - ответил Иван. Люблю костры!
Марина молчала и шуршала обертками от "Пилота".
- А чего это ты на танцы не пошел? - сердито буркнул дядя Володя. Может, боишься, что заложат тебя Полине?
- Никого я не боюсь. И ничего не боюсь, - раздельно, почти по слогам сказал Иван. Он был, кажется, немножечко выпивши. И насчет того, что просто так вышел во двор, наверное, врал. Мама как-то говорила отцу, что сосед по ночам шастает на амуры, и я, честно сказать, не понял, что это такое, но слово - амуры! - запомнил и, желая показаться умным мальчиком, невинно спросил:
- Дядь Вань, вы не амуры ищете?
Володя хмыкнул, а Марина рассердилась:
- Паша, ты хоть соображай, что говоришь! Чушь несешь. Неприлично разговаривать со взрослыми так...
Она встала и, ни с кем не попрощавшись, шагнула в темноту. Хлопнула калитка, радостно взлаял и затих наш Шарик, зажегся свет на веранде.
- У тебя с ней что? - спросил Ивана дядя Володя. - Говорят про вас всякое...
- А ты уши пошире развешивай, - посоветовал Иван. - Да помни: говорят, в Москве кур доят...
- И другое говорят: дыма без огня не бывает, - сухо сказал дядя Володя и, потрепав меня по плечу, посоветовал: - Шел бы ты, Паша, спать.
Что было потом, я не знаю, потому что только лег, так сразу и провалился в теплый сон - он охватил меня истомой июльской полуночи и медленно вознес к белоснежным облакам, и я плыл в мягких, ласковых потоках воздуха, и все вокруг сверкало и пело, и кружился волшебный калейдоскоп звезд, и Земля была такая маленькая, что этот голубой мячик можно было взять в руки...
Дядя Володя в ту ночь повздорил с Иваном, и они, видно, крепко подрались: и тот, и другой несколько дней ходили в темных очках. А папа почему-то совсем перестал бриться и, когда прижимался ко мне лицом, его щетина колола кожу.
- Петухи, - сказал папа. - Глупые петухи! Ещё не понимают, что не мужчина выбирает женщину, - это она выбирает, только вид делает, будто получилось так, как захотел он...
- О чем это ты, папа?
- Потом поймешь...
-А мама долго тебя выбирала?
- Не очень, - улыбнулся папа, и лицо его посветлело. - Мы сразу друг друга выбрали...
И я почему-то представил себе наш клуб, в котором расстелили привезенные из райкома ковровые дорожки и установили большую красную тумбу с гербом страны, которой уже нет. Возле нее неподвижно, как статуи, застыли мальчик и девочка - нарядные, в красных галстуках, и каждому, кто подходил к тумбе, они отдавали пионерский салют. В стороне стояла кабинка, занавешенная желтой шторой. Туда никто не заходил: голосующие брали белые листочки у комиссии и, даже не читая их, быстрее опускали в прорезь тумбы и бежали занимать очередь в буфет. У входа в него топтался мужчина, с красной повязкой. Он зорко следил, чтобы в буфет попадали только те, кто уже "выбрал". Может, взрослые выбирают так не только депутатов?
А Марина, наверное, выбрала меня. Потому что теперь, отправляясь в магазин за покупками или на репетиции драмкружка, или просто погулять, всегда говорила: "Айда со мной, Пашка!" И покупала мороженое, его тогда делали с изюмом, ванилином или клубничным вареньем - вкуснятина! И всякий раз Марина просила меня: "Ну, женишок, тайну хранить умеешь? Вон телефон-автомат, набери вот этот номер и попроси Ивана Алексеевича, ладно? А когда он ответит, дашь трубку мне..."
Голос мужчины казался мне подозрительно знакомым, но я почему-то не решался спросить у Марины, кто это. Тут была какая-то тайна, потому что Марина легким, но настойчивым движением руки выталкивала меня из будки и, маясь по ту сторону стеклянной двери, я только видел то смеющееся, то напряженное, то лукаво-капризное выражение ее лица...
Тайну я умел хранить и никому, даже маме, не рассказывал о телефонных играх. То, что дядя Володя стал приходить к нам реже, я как-то даже и не заметил. Марина часто уходила вечерами одна, возвращалась поздно, и мама не раз ей говорила: "Ой, смотри, добегаешься! Нарвешься на какого-нибудь охальника. Чего смеешься? Как бы реветь не пришлось!".
И однажды она действительно заплакала. Родителей дома не было. На раннем утреннем поезде, еще затемно, они уехали в город за покупками. Марина, наверное, думала, что я сплю и потому, не стесняясь, рыдала громко, протяжно, с долгами вздохами, и столько во всем этом было страдания, что у меня тоже навернулись слезы на глазах. Я не могу переносить боль - ни свою, ни чужую, и меня за это дразнили пацаны. Смотрю, допустим, кино, а там показывают, как бандиты мчатся на машине, не разбирая дороги, и люди бросаются от них врассыпную, а кто-то попадает под колеса и, как мячик, отскакивает от них. Весь зал ржет, а у меня в сердце какой-то спазм, будто его сжимает ледяная рука: представляю себя на месте этого несчастного человека, который остается калекой, - и вот уже предательски дрожат ресницы, наворачивается горько-мучительная слеза.
Я слышал, как к дому подъехала машина, посигналила. Надрываясь, закукарекал Бармалей, а Шарик, напротив, радостно взвизгивал от восторга. Марина перестала плакать, что-то тяжелое упало в ее комнате, скрипнула дверь и она вошла ко мне:
- Не спишь, женишок? Ах, миленький, дай я тебя обниму!
Она прижалась ко мне теплой щекой. Ее волосы чудесно пахли какой-то горьковатой травой, наверное, полынью, и вся она была такая красивая, добрая и, свежая, что я задохнулся от счастья и подумал: "Вырасту - обязательно на ней женюсь!"