...Теперь, пожалуй, не скоро, дочурки. До конца войны уж вряд ли удастся выбраться. Сейчас - под Варшаву. А там и до Берлина недалече...
Симоняк торопливо набрасывал эти строки. Беспокоился о дочерях - как они там живут, совсем юные, рано предоставленные самим себе.
Пишите чаще, - просил он. - А на меня не обижайтесь, если задержусь с ответом. Знаете, как порой бывает, и минуту не выкроишь спокойную.
И еще одно письмо отправил в этот вечер Симоняк. В 30-й гвардейский корпус. Командовал им теперь Щеглов. Он потянет, думал Симоняк, годами молод, но это не минус, а плюс...
63-ю дивизию от Щеглова принял полковник Афанасьев. Тоже молод, и тоже даровит. Не жалеет небось, что остался в начале войны на Ханко. Можно смело сказать: свой диплом он защитил с отличием.
Выдвинули на корпус и Романцова. А Путилов поехал учиться, и в 45-ю дивизию перебрался из штаба корпуса Иван Ильич Трусов. И это правильно. Пусть самостоятельно покомандует, ему такая школа полезна.
Симоняк искренне поздравил друзей с новыми назначениями. Это были близкие, родные ему люди, в каждом из них как бы жила и частичка его души.
В конце письма Николай Павлович сделал короткую приписку - покидает Прибалтику.
А вы тут доколачивайте фашистские войска, выварите их как следует в курляндском котле...
Накануне отъезда управления армии из Прибалтики попрощаться с его офицерами и генералами прибыли командующий фронтом А. И. Еременко и член Военного совета В. С. Богаткин.
- Грустно с вами расставаться, - признался командующий. - А что сделаешь? - Он развел руками, как бы говоря: удерживать вас не в моей власти, да если бы и мог, разве стал бы, коль война вас требует на новое место.
Еременко напомнил о славных делах 3-й ударной армии:
- Перед вами встанут новые, быть может, более сложные задачи. Но я уверен, что вы с честью справитесь с ними.
С этим напутствием декабрьским утром сорок четвертого года Николай Павлович оставил Прибалтику. Он приехал под Варшаву, когда войска 1-го Белорусского фронта готовились к наступлению на Висле.
Пока шла переброска армии из Прибалтики, Симоняк побывал в штабе фронта, представился командующему маршалу Жукову, начальнику штаба генералу Малинину и не без удивления узнал об огромном масштабе предстоящих операций. Командарм, как всегда, оставался сумрачно-спокойным, хотя его всё время тревожила мысль: как-то придется на новом месте. На Ленинградском фронте он воевал три с половиной года и всегда как бы ощущал на себе говоровский проницательный взгляд и его требовательную, но заботливую руку. И на 2-м Прибалтийском новый командарм чувствовал себя уверенно - его как бы подпирал родной фронт, находившийся невдалеке...
Беспокойная мысль - как-то придется на новом месте - недолго тяготила Симоняка. Нахлынули дела привычные, фронтовые, и они целиком захватили его.
3-я ударная армия с момента своего создания не знала отступления. Но нынче размах наступательных боев неимоверно возрастал.
Они развернутся уже на польской территории. Советские войска выполняют свой интернациональный долг, освобождая братьев-славян от фашистского рабства.
В Польшу прибывали войска 3-й ударной. Полки имели, как правило, лишь по два батальона. На ходу комплектовали третьи, пополняли роты и, по указанию командарма, сразу же втягивались в напряженную учебную жизнь на полях, полигонах, стрельбищах.
Куда как вырос масштаб дел у Симоняка по сравнению с временем, когда он командовал корпусом. И характер их стал иным. Всё же командарм часто мысленно обращался к ленинградскому периоду своей боевой деятельности. Наши военные университеты, - называл он целеустремленные военные занятия, тренировки, которыми были насыщены паузы между боями в его дивизии, корпусе. Не забыл Николай Павлович броски батальонов через ледяную Неву перед прорывом блокады Ленинграда. Не изгладились из его памяти учебные городки, построенные по образцу и подобию гитлеровской оборонительной полосы под Пулковом с путаными линиями траншей, мощными дотами, и Токсовский полигон, где солдаты и командиры впервые шагали вплотную за огневым валом... Из богатой ленинградской копилки опыта командарм выбирал сейчас всё то, что могло помочь лучше подготовить армию к боям.
Вера командарма в силу, сметку, удаль, выносливость, человечность советского солдата к концу войны еще более окрепла. Сам командарм делал многое, чтобы проявились лучшие качества советского воина. Он всё время находился в войсках. Его постоянно видели не только в штабах, но и среди солдат. Ему было жизненно необходимо это общение с бойцами.
Как-то Николай Павлович наблюдал учение в 150-й дивизии. Сколько ему привелось видеть таких учений на Неве, среди озер Карельского перешейка и у Нарвы, в лесах Курляндии. Но у него не притупилось восприятие. На каждом учении он видел что-то новое, что вносили в него время и люди. И сейчас вот невдалеке от Вислы атакует полк передний край противника. Артиллерия трижды перепахала землю на участке наступления, и атака пехоты идет стремительно. Углубились батальоны, и в пробитую ими брешь хлынули танки. Стремясь воспользоваться их ударом, батальоны убыстряли темп наступления, не давая противнику прийти в себя.
- Вот ведь что получается, - вслух рассуждал Симоняк, повернувшись к стоявшему рядом генералу Шатилову. - Танков у нас прибавилось. Они, казалось, несут облегчение пехоте, а в то же время требуют от нее еще более высокого напряжения сил, более напористого темпа наступления... Смотри-ка, Шатилов, как взмокли ребята.
Шатилов кивнул головой. Он тут же рассказал Симоняку, как на недавнем марше дивизии пришлось двигаться сквозь метель и пургу. Ветер слепил глаза мокрым снегом, а под ногами чавкала грязь - тяжело было ноги волочить.
- Я пристроился к одной из рот, хотелось самому почувствовать настроение людей, подбодрить их. Спрашиваю: Как, ребята, тяжело идти? И в ответ слышу:
Ничего, товарищ генерал, на Одере перекурим, а в Берлине отдохнем.
- Хорошо сказал, - засмеялся Симоняк и, хитро сощурив глаза, продолжил: Выходит, не солдат нужно подбадривать, а у них учиться бодрости, выдержке.
Шатилов молча кивнул головой - верно подметил командарм.
В январе сорок пятого Красная Армия двинула свои войска в наступление на огромном пространстве от Балтийского моря до южных отрогов Карпат. Рванувшиеся 14 января вперед в общем направлении на Познань соединения 1-го Белорусского фронта за два дня пробились на двадцать пять - сорок километров. В это же время решалась судьба многострадальной Варшавы. В ночь на 17-е 1-я армия Войска Польского форсировала Вислу и ворвалась в столицу. Вскоре в Варшаве оказались и советские части. Одна из красивейших столиц Европы предстала перед ними разрушенная, истерзанная, искромсанная.
Соединения 3-й ударной, двигавшиеся во втором эшелоне войск фронта, шли через Варшаву. Симоняк знал об испытаниях, выпавших на долю польской столицы, о ее разрушении, но то, что увидел, его потрясло - ни улиц, ни площадей, ни набережных, ни домов, ни памятников. Одни нагромождения обгоревшего кирпича на всем долгом пути через город. Но в глазах возвращавшихся ее жителей Симоняк видел не только слезы, но и улыбки, слышал радостный смех. Враг изгнан. Земля, на которой стоит Варшава, освобождена от гитлеровской скверны. Начинается новая жизнь.
Не только в Варшаве, а на всем пути советских войск по польской земле народ сердечно встречал Красную Армию - свою избавительницу от фашистского рабства. Гитлер включил в границы рейха Лодзь, Познанщину, Поморье и другие польские земли, безжалостно истреблял поляков, изгнал большую часть населения из родных мест, остальных превратил в батраков.
В крестьянский дом на окраине только что освобожденной польской деревни зашли Симоняк с начальником политотдела армии полковником Лисицыным. Расположились за столом. В горницу вошел пожилой польский крестьянин, поклонился русскому генералу, хотел что-то сказать - не смог: мешали слезы.