Кемлонг подвела Степанова к маленькой хижине и негромко позвала:

- Бун Ми!

Никто не отвечал.

- Бун Ми! - повторила Кемлонг.

Снова никто не ответил.

Она поднялась по маленькой лесенке в хижину.

- Кто?! - услыхал Степанов гортанный, страшный, похожий на карканье голос.

- Это я, - ответила Кемлонг.

- Кто?! - еще более сердито прокричал кто-то невидимый каркающим голосом.

Кемлонг тихонько засмеялась и стала что-то шептать; Степанов не мог разобрать слов, которые она говорила, но по интонации можно было понять, она шептала что-то очень ласковое и нежное: так говорят с грудными младенцами.

- Зачем?! - прокаркал злой голос.

- Кемлонг, - позвал девушку Степанов, - мне можно туда?

- Сейчас, - ответила она и вышла из хижины. В руках у нее был большой попугай. - Старика нет, - сказала она, - это говорит его птица.

- А где старик?

- Может быть, спустился вниз, за патронами и солью. Вчера на машине привезли товары.

Степанов пошел к дереву "табу".

- Нельзя! - прокричал попугай.

- Не надо, - попросила Кемлонг.

- Почему? Ты веришь, что оно действительно "табу"?

- Я не знаю, - Кемлонг пожала плечами. - Так здесь все говорят.

- Что будет, если я подойду к дереву "табу"? - улыбнувшись, спросил Степанов.

- Старики говорят, что этого нельзя делать: будет горе.

- Прямо сразу, на месте?

- Да. Говорят, что каждый, тронувший это дерево, испепелится.

Степанов пошел к дереву. Его ветви казались руками, открытыми для объятий.

- Нельзя! - снова прокричал попугай, но Степанов уже был возле дерева. Он тронул кору. Она была теплой.

- Хватит, - услышал он голос у себя за спиной.

Он обернулся: Кемлонг стояла рядом, закрыв попугаю глаза.

- Зачем ты подошла? Ты же боишься.

- Я боюсь, когда одна.

- А со мной не страшно?

- Нет. Страшно ведь только первым.

- Верно, - согласился Степанов.

- Только вы никому не говорите про то, что трогали "табу".

- Ладно.

- Пошли к хижине.

- Пошли.

- Этот попугай умеет гадать.

- Ну?

- Да. Возьмите какую-нибудь палочку и нарисуйте череп и цветок. Вот здесь, тут хорошая земля.

- Зачем?

- Птица ответит, что вас ждет.

Степанов послушно нарисовал щепочкой на холодной земле, влажной от росы, череп и цветок. Кемлонг опустила попугая на землю и, став перед ним на колени, шепнула:

- Что его ждет, птица? Ну, покажи!

Попугай прокричал что-то пронзительное и долго щелкал клювом - будто подавился. Потом он поджал левую лапу и ткнул своим клювом в цветок, нарисованный Степановым.

- Вас ждет долгая жизнь, - сказала Кемлонг, - видите, он указал на цветение.

- А если б указал на череп?

- О, это очень плохо, - сказала Кемлонг. - Хотя, - она тихо засмеялась, - я бы соврала вам; я бы сказала, что череп по нашим обычаям означает долгую-долгую жизнь, а цветок - это символ прощания и смерти.

- Спроси попугая про любовь...

- Я могу ответить сама.

- Ты знаешь, что такое любовь?

- Конечно.

- Так что же такое любовь?

Кемлонг ответила:

- Любовь - это любовь.

Когда они спускались по тропинке, она сказала:

- Сейчас очень важный год.

- Почему?

- Он двенадцатый. Это год Солнца. Он будет или очень хорошим, или страшным и плохим. Наши старики считают, что в дне двенадцать часов, в году двенадцать месяцев, в цикле двенадцать лет.

- В каком цикле?

- А я не знаю. Они говорят, что сейчас - год цикла, год Солнца. В этом году все звезды зеленые, видите? - она посмотрела на небо, остановившись. - А в остальные годы звезды синие и кажутся маленькими. А во-он та звезда - моя. Я родилась под ней и всегда смотрю на нее перед тем, как лечь спать. Здесь идите осторожней - по жердочке: тут болото.

- Где?

- Давайте руку.

Она повернулась к нему и сказала:

- У вас в глазах отражается моя звезда.

Второй раз Степанов встретился с Эдом в пустыне, километрах в ста от Басры. Там, среди барханов, стоял стеклянный дом странной конструкции. Сюда антрепренер привез немецких танцовщиц, и каждую ночь наряд автоматчиков сдерживал толпу, стекавшуюся на эти танцевальные представления. Возле здания стояли машины. Там стояли самые роскошные машины: "крайслеры", "рольс-ройсы", реже - бело-красные "импалы" и совсем редко голубые "форды". Поодаль, возле двух пальм, стояли верблюды, охраняемые вооруженными людьми в белых одеждах, - это приезжали богатые кочевники, вожди племен.

Именно здесь шейх - владелец крупнейших нефтяных скважин - назначил встречу американскому, русскому и цейлонскому журналистам. Цейлонец заболел и на встречу не приехал. Поэтому за маленьким столиком, в ложе, нависшей прямо над стеклянной сценой, где танцевали немки, шейх, одетый в традиционный белый бурнус, беседовал с Эдом и Степановым. Он был еще совсем молодым человеком, видимо, очень кокетливым: отвечая на вопросы, он то и дело поглядывал на свое отражение в огромном - во всю стену зеркале. Говорил он, путая английские, французские и арабские слова. Внизу толстенькая немочка с добродетельным лицом Маргариты исполняла танец живота. Кочевники, которых впускали за огромные деньги вниз, на кресла вокруг сцены, сверлили огненными глазами пухлый живот немки, цокали языками и громко аплодировали, когда танцовщица делала мостик.

- О какой свободе вы говорите? - разглагольствовал шейх. - Посмотрите на мой народ. Они приезжают сюда, за границу, смотреть танец живота, но попробовал бы я разрешить этот танец у нас дома - они бы меня растерзали! Это ж безнравственно - дома! И так упоительно - за границей! Народ темен и полон предрассудков - и этому народу сейчас дать полную свободу? Свобода, дарованная народу, не готовому к свободе, оборачивается кровью.

- Может быть, - спросил Степанов, - народ стоило бы готовить к свободе?

- Посоветуйте, как это делать? - улыбнулся шейх с грустной снисходительностью. - Дать сейчас свободу моему народу - значит отбросить его назад на десятилетия. Свободой воспользуются честолюбивые реакционеры, для которых все зло мира сконцентрировано в стриптизе, ночных барах, где появляются женщины с открытым лицом, и в мужчинах, которые носят европейские костюмы и бреют бороду. Пусть уж лучше меня называют махровым реакционером: я взял на себя тяжкое бремя привести народ к демократии через эволюцию, - шейх снова взглянул на себя в зеркало, - и пусть эту эволюцию охраняет тайная полиция. Ничего, мне это простится в будущем.

Шейх уехал, а Степанов и Эд спустились вниз, в зал.

- Как вам понравился шейх? - спросил Степанов.

- Он интересно думает.

- По-вашему, он думает? Очень люблю думающих людей. На этой земле вообще, по-моему, перестают думать: чем больше люди научились делать, тем они меньше стали думать.

Эд записал слова Степанова в книжечку и заметил:

- Он верно сказал: "Мои люди больше всего ненавидят то, что любят в глубине души".

- Когда монарху нечего сказать - он сыплет афоризмами и цитатами.

- Вы предвзято к нему относитесь. Он ищущий человек.

- Что он ищет? - поморщился Степанов. - Бросьте вы, Эд. Как только он начнет искать, его сразу же спросят: "Почему вы берете себе, ваше величество, восемьдесят три процента прибыли от нефти, а государству оставляете семнадцать?" Что он тогда ответит, хотел бы я знать? Вы были в его княжестве?

- Я туда еду.

- Ну так посмотрите вокруг себя повнимательнее: он не разрешил ввезти партию транзисторных приемников, он боится информации, а информации боятся только тираны. Если раньше уровень национальной культуры определялся количеством потребляемого мыла, то сейчас этот уровень определяется количеством радиоприемников, находящихся в пользовании у народа, и ценой на них в магазинах. Он покупает у вас только ковбойские фильмы, а Крамера, Феллини и Эйзенштейна он запрещает к прокату. Он посадил в тюрьмы двадцать молодых парней за то, что они обратились к нему с просьбой дать им иностранные паспорта: они хотели поехать учиться в институт Лумумбы.