Фредерика"

Вдова издала пронзительный вопль, помешав тем самым двум военным, каждый из которых только-только поднес стакан с кларетом ко рту.

- Бегите... летите... спасите его, - визжала она, - спасите его, чудовища, пока еще не поздно! Утонул!.. Фредерик!... Холостяцкая Ал...

Тут с нею приключился обморок и фраза осталась незавершенной.

Чертовски разочарованные необходимостью расстаться с вином, оба героя схватили свои треуголки и направились к месту, которое успела указать им вдова среди прочих отчаянных и бессвязных возгласов.

Сперва Триппет пустился к рыбному садку бегом со скоростью десять миль в час.

- Умерь прыть, старина, - посоветовал ему капитан Черная Борода, - бег после обеда вредит здоровью. А если этот косоглазый мерзавец-адвокатишка и утопнет, я от этого хуже спать не стану.

Засим оба джентльмена неспешно побрели к Холостяцкой Аллее и, заметив по пути майора Масабау, выглядывающего в окошко квартиры и покуривающего сигару, поднялись к нему посоветоваться с майором, а заодно и бутылочкой Голландского джина, что имелась у него в запасе.

- Они все не идут! - простонала вдова, приходя в себя. - О небеса! Спасите Фредерика! Сестрица Анна, умоляю, взойди на крышу и погляди-ка, не идет ли кто.

И сестрица Анна взошла в мансарду.

- Кого ты видишь, сестрица Анна?

- Я вижу мальчишку доктора Дренча, - отвечала сестрица Анна. - Он принес пилюли и микстуры для мисс Молли Грабе.

- Милая сестрица Анна, погляди, не идет ли кто? - снова возопила вдова.

- Я вижу стадо пыли... ах нет, тучу овец. О! Я вижу дилижанс из Лондона. В нем три наружных пассажира, а кучер скидывает посылку горничной миссис Дженкинс.

- Нет, не то! Взгляни еще раз, сестрица Анна!

- Я вижу толпу... ставень... да, ставень, а на нем кто-то лежит... бидл... сорок маленьких мальчиков... Силы небесные! Чтобы это могло быть? и сестрица Анна слетела вниз и вместе с сестрой прильнула к переднему окошку, глядя на приблизившуюся процессию, которую углядела с мансарды.

Во главе шествовал бидл, хлеща тростью мальчишек.

А они, числом сорок, толпились вокруг, окружая _ставень_, который несли на плечах четыре человека.

На ставне возлежал Фредерик.

Он был смертельно бледен; волосы застилали его лицо; одежда плотно прилипла к телу, ибо была мокра насквозь; со ставня на мостовую лились потоки воды. Но он был жив! Он скосил один глаз к окну, у которого сидела миссис Синяя Борода, и подарил ей взгляд, который она не забыла до самой смерти.

Замыкал шествие Самбо. Он тоже промок до нитки и если бы хоть что-то могло распрямить его курчавые волосы, то они непременно распрямились бы от недавнего нырянья. Но поскольку он был не джентльмен, то ему предоставили возвращаться домой на своих двоих, и, проходя мимо окошка вдовы, он бросил на нее жуткий взгляд вытаращенных черных глаз и двинулся дальше, простирая руки к ставню.

Джон Томас, лакей, был сию же минуту отряжен к доктору Лукавсу за новостями о пациенте, и на сей раз без всяких отлагательств. Вернулся он через полчаса с рассказом, что мистер Фредерик бросился в рыбий садок на Холостяцкой Аллее вместе с Самбо, был не без труда выужен оттуда, уложен в постель, получил пинту разогретого белого вина и теперь чувствует себя вполне недурно.

- Благодарение Небесам, - вздохнула вдова, дала Джону Томасу монету в семь шиллингов и с легким сердцем уселась за чай.

- Какое сердце! - сказала она сестрице Анне. - И, ах, какая жалость, что он косит!

Тут появились два офицера. Они так и не попали на Холостяцкую Аллею и провели все время у майора Макабау, советуясь с голландским джином. Теперь они знали, что сказать.

- Да чтоб его вздернули! Он и не думал топиться, - заявил капитан Черная Борода. - Можем держать пари.

- Прелестнейшая госпожа моя, - продолжал он в том же духе, - мы обшарили весь пруд. Никакого мистера Лукавса. А рыбак, хозяин ялика, заверил нас, что он за весь день туда и близко не подходил.

- Наглый лжец! - вскричала вдова, сверкая очами. - Уходите, бессердечное чудовище, посмевшее сыграть злую шутку над чувствами почтенной и беззащитной женщины! Убирайтесь, сэр, вы достойны любви одной лишь... Долли... Коддлинс!

Вдова сделала ударение на Коддлинс с сарказмом столь уничтожающим, что капитан пришел в ужас, а она выплыла из комнаты, не притронувшись к чаю и не пожелав господам офицерам доброй ночи.

Но, милостивые судари, вы знаете деликатные струны женского сердца, вы не поверите, что события, подобные вышеописанным - такие бури чувств свирепые ветра горя - слепящие молнии потрясающей радости и потрясающих же разочарований - могут пронестись над хрупким цветком и не смять его. Нет! Горе убивает так же верно, как и радость. Разве палящее солнце не губит розовые бутоны столь же неумолимо, как и злобный ветер? Как поется в прелестной песенке миссис Сигурни {Лидия Сигурни (1791-1865) - популярная американ. поэтесса XIX века.}:

Ах, сердечко наше нежно, точно хрупкий мотылек.

Точно лютня, что трепещет, лишь подует ветерок,

Как воздушный дух парящий, как слетевший лепесток.

Таково было и сердце Фатимы. Словом, предшествующие события столь расшатали ее нервы, что доктор Глаубер, искусный целитель, прописал ей покой и побольше нюхательной соли.

Быть обожаемой так пылко и беззаветно, знать, что Фредерик дважды бросался в объятия смерти от любви к ней - вот уж поистине все это пробудило в ее душе "трепещущую лютню"! Могла ли она взирать на подобную преданность и не расчувствоваться? Да, она действительно расчувствовалась - добродетели, сила страсти и злоключения Фредерика растрогали ее, но он ведь был до того дурен собой, что она не могла, ну никак не могла стать его невестой!

Доктору Лукавсу она сказала так:

- Я высоко уважаю и чту вашего племянника, но решение мое неколебимо. Я сохраню верность моему обожаемому благословенному святому, чей монумент вечно стоит пред моим взором, - (с этими словами она указала на церковный двор). - Оставьте же это бедное измученное сердце в покое. Оно уже страдало больше, чем может вынести обычное сердце. Я пребуду под тенью этого склепа, покуда сама не упокоюсь в нем - не упокоюсь навеки подле моего мистера Синяя Борода!