- Понимаю, - улыбнулась Дар. - Дай-ка я сниму шубу и надену теплые носки. Ноги прямо окоченели.

Алешин бросил нож, стал помогать жене снимать сапожки.

- Учти, - сказала вдруг она. - Развитие цивилизаций даже при благоприятных условиях не всегда идет по экспоненте. Стремление к познанию тоже зависит от многих факторов. Например, от природной интенсивности разума или от того, входит ли познание в исторически выработанную систему социальных стереотипов ценностей...

- Откуда такая мудрость? - удивился Алешин и тут же вспомнил: - Ага, все ясно. Как говорится, сама видела. Дай я тебя за это расцелую.

Он усадил Дар в кресло, укутал ей ноги пуховым платком. Затем быстро сервировал журнальный столик, включил телевизор.

- За тебя! - Алешин с удовольствием выпил, закусил долькой лимона. - Ты в самом деле Дар! Понимаешь, с твоим появлением мне стало работаться. Столько новых мыслей... Ведь в сущности проблема Контакта сводится к двум кардинальным вопросам: есть ли иной разум вообще, и если есть, то почему он не входит с нами в контакт.

- Ага, - передразнивая мужа, сказала Дар. - Попробуй с вами войди... Вы же догматики. Вот ты придумал какие-то модели и закольцевал, замкнул на них свое воображение. Сигналы подавай тебе только в радиодиапазоне, пришельцев - в ракетах. Все это так примитивно...

- Конечно, - засмеялся Алешин. - Лучше нагишом - и прямо на лоджию. Контакт гарантирован.

- Гена, - Дар устало откинулась в кресле. - Почему ты не можешь быть серьезным? Или не хочешь? Почему ты каждодневно испытываешь мое, и без того достаточно безумное, чувство к тебе? Откуда в тебе этот постоянный скептицизм? Эти сарказм и неприязнь к людям? К тому же Меликову, например?

- К Петру Петровичу?! - возмутился муж. - Знаешь, это уже твои фантазии. Меликов, конечно, ретроград, но как человек... Он мне сегодня Болгарию предложил! Понимаешь? Две недели. Симпозиум не ахти какой, но сам факт...

И вновь Дар на миг задохнулась от чувства, что все здесь, в этом мире, зыбкое и неопределенное: понятия, чувства, эмоции, что ей, наверное, никогда не разобраться в хаосе, где практически нет однозначности. Ведь раньше муж говорил о Меликове совершенно противоположное. И с нею, своим звездным даром, был постоянно невнимателен и неласков. Что же изменилось? И как надолго? Есть ли что-нибудь вообще стабильное в этом изменяющемся, плывущем под взглядом и рукой мире?

- Ну разве ты не понимаешь, - пробормотал муж, наклоняясь и горячо дыша ей в лицо. - Дарьюшка! Сегодня счастливый день, и я люблю весь мир, а в нем больше всех - тебя. Это так логично. Мои студенты говорят: "Это и ежу понятно"...

- Ты как-то очень прозорливо написал о несоответствии уровней развития разных цивилизаций, - осторожно заметила Дар.

Алешин стал целовать ее щеки, шею, ложбинку, которая уходила к холмикам груди.

- Это не страшно, мой найденыш, - прошептал он. По его лицу бродила улыбка, которую Дар не поняла бы, проживи она на Земле еще тысячу лет. То ли униженная, то ли глумливая, то ли и вовсе сатанинская. - Несовпадения преодолеваются. Да, да, все несоответствия и несовпадения преодолеваются... терпением и жертвенностью.

Алешин засмеялся, с хитрецой захмелевшего человека погрозил Дар пальцем.

- На то вы и старшие... А мы что? Мы - дети. Вот и нянчитесь с нами. Нас такой расклад вполне устраивает.

Он будил Дар поцелуями, шептал ей бессвязные и в общем-то глупые слова, в которые вдруг, как и тогда, осенью, вплелись просящие интонации: "ты только будь со мной", "только не исчезай, фея моя", будто Алешин в глубине души всегда верил в звездное происхождение жены, но притворялся, а сегодня его ужаснула мысль о случайности и непрочности его счастья, заставила бормотать повинные слова и неистово искать близости, будто в ней, и только в ней - в кратком слиянии, восторге тел - была гарантия их отношений, обещание, что все останется, как и прежде.

Успокоенный, почти засыпающий Алешин, после полуночи уткнулся головой под мышку Дар, попросил:

- Расскажи, как там, на звездах.

И вновь на его губах сложилась во тьме непонятная улыбка.

Монография разрасталась.

Алешин днями не выходил из дому, заполняя страницы стремительным четким почерком. Раз зашел Овчаренко: без традиционного подарка, зато с полным дипломатом литературы и каких-то расчетов, которые затребовал шеф.

- Вот эту главку я прочту им в Болгарии, - многозначительно сказал Геннадий Матвеевич аспиранту и, повертев перед его носом бумажной трубкой, с хитрой улыбкой спрятал ее за спину. Слово "им" в устах профессора прозвучало даже грозно, словно речь шла не о выступлении на международном симпозиуме, а о решающей битве умов, в которой он непременно хотел победить.

В эти дни Алешин как бы забыл о существовании Дар. Механически съедал обеды, как должное воспринял умение жены печатать на машинке и тут же засадил ее за работу.

- Я ради тебя научилась, - похвасталась Дар, когда принесла мужу первую кипу перепечатанных страниц. - Всего за полдня научилась.

Алешин рассеянно улыбнулся.

- Раз ты фея, то должна и все уметь, - сказал он, целуя Дар в шею. Скажи спасибо, что я даю расчеты знакомому программисту и не использую тебя вместо компьютера. Ведь ты смогла бы?

- Конечно, - радостно ответила Дар. - И гораздо быстрее ваших ЭВМ.

Алешин изменился в лице.

- Не надо, - попросил он. - Пусть сказки остаются для спальни, Дарьюшка. Жизнь и твои фантазии несовместимы. Ты чересчур хорошая хозяйка для феи.

Дар пожала плечами, отстранилась.

- Это так просто, - печально промолвила она. - Другое сложно. Мне кажется, ты не понимаешь меня. Не веришь мне.

- Ну что ты, - Алешин направился к своему кабинету. - Я понимаю твою любовь. Я без тебя жить не могу. Разве этого мало?

- Разве этого мало? - будто эхо повторила Дар.

"Если бы я знала, - подумала она с непонятной тоской. - Я искала любовь и нашла ее. Странную, непохожую на рассудочно-возвышенное объединение духовных субстанций у нас. Я вернулась в непрочный мир, в котором мало гармонии и много страстей. Мне он нравится. Может, потому, что в родном мире у меня не было прочных привязанностей. Но и здесь все так зыбко. И тоже непрочно. Геннадий, конечно, любит меня, но больше тело, чем душу. У нас одна крайность, у них - другая. А где же золотая середина? И есть ли она вообще под звездами?"