Леонид Панасенко

Место для журавля

Алешин вышел из метро, заскочил в булочную и обрадовался: есть свежие рогалики. Он взял сразу восемь штук, чтобы дома тонко нарезать и на двух листах напечь в духовке целую гору золотистых сухарей. Нина Алексеевна, приходящая домработница, дважды в неделю готовила ему что-нибудь мясное. Кроме того, она регулярно набивала холодильник маслом, сыром, яйцами, ветчиной. Профессор Алешин любил завтракать и ужинать дома. Мог даже удивить гостя или гостью - весело и красиво накрыть стол.

О женитьбе и четырех годах суетной, все время как бы вдогонку жизни философ Алешин вспоминать не любил. После развода он ушел в науку, как в подполье.

Золотое лето кончалось: сентябрь приглашает в дом, а сердце, которое он уберег от всех искусов юга (лето Алешин провел в Крымской обсерватории), наоборот, начинает томиться.

Сквозь побитую желтизной листву в свете дальнего фонаря смутно проглядывали фигуры ребят, они частенько играли на гитаре возле подъезда. Сегодня рядом с ребятами философ увидел девушку. Она пела под гитару. Он остановился и прислушался.

Воображение, очарованное голосом, рисовало ее профессору таинственной и прекрасной.

"Подойти? - подумал Алешин. - Нет, неудобно. Я для них уже "предок".

Дома он не стал заниматься кухней. Бесцельно побродил по комнатам, посидел у письменного стола.

"Смешно! - Алешин поворошил страницы наполовину готовой монографии. Многие годы занимаюсь космогонией и космологией. Меня волнуют глобальные, бесконечно высокие вопросы. Как и когда все возникло, как развивалось, из чего и по каким законам развился наш мир, Вселенная? Наконец, я верю и доказываю с математическими выкладками в руках: космос населен, Эго значит, что я осознал одиночество нашей цивилизации в целом, что через меня реализуется тоска по общению всего человечества, огромной совокупности индивидуумов. А с другой стороны - я сам одинок. Чисто по-человечески. И возвышенная тоска по общению на уровне миров пропадает, затмевается земной тоской по прекрасному, по женской руке, которая снимет все пустые боли..."

Чтоб не травить себе лишний раз душу, Алешин разделся и лег, с удовольствием ощущая всем телом свежесть постельного белья. Читать тоже не хотелось, и он выключил лампу. Комната сразу окунулась в ночь. На улице шел дождь. Ветер раскачивал фонарь возле котельной, и тусклые пятна света ходили по стенам, а то возвращались через открытую дверь на лоджию, где толклись тени мокрых тополей. Под одеялом было тепло и уютно. Алешин включил транзистор и улыбнулся: передавали знакомую мелодию в исполнении ансамбля "Каравели". Мелодия упруго пульсировала, рассыпалась будто бенгальский огонь. Слушая музыку, Алешин любил думать о женщинах. Не вообще, а о ком-нибудь из тех, кто был в его жизни и не оставил хлопот. Таких после развода было немного, без обязательств и сцен, и потому, наверное, запомнившихся. "Память тоже делает приемы, - пошутил однажды знакомый дипломат. Пошутил и прикрыл глаза, смеясь. - Ах, какое это великолепное зрелище, сударь! На этих приемах никогда не бывает случайных гостей".

Алешин тоже прикрыл глаза. А когда открыл, испуганно вздрогнул и подтянул одеяло под подбородок.

В проеме двери, что вела на лоджию, за голубоватой тюлевой занавеской, метавшейся на границе света и тени, стояла... нагая девушка. Будто сполох неведомого огня осветил комнату. Алешин увидел ее всю сразу - капли дождя на молодом теле, мокрые волосы, улыбку. Зажженные светом уличного фонаря, капли обтекали холмики груди, ползли по животу, пропадали внизу - на краю золотистой опушки.

Девушка была такая реальная, такая несчастная, замерзшая даже на вид, что Алешин тут же сорвался с кровати, не раздумывая, схватил махровое ванное полотенце. Он вытирал мокрое тело, тонкие руки незнакомки скорее не помогали, а пугали своими прикосновениями.

"Только не спрашивай! - приказывал сам себе Алешин. - Ни о чем не спрашивай. И не удивляйся. Прими это как подарок судьбы. Обыкновенное чудо".

Он набросил на девушку свой халат - она дрожала от холода. Не зная, как быть и что делать, Алешин посадил ночную гостью на кровать.

- Сейчас, минутку, - сказал он. Алешин вспомнил, что тем, кто сильно замерз, дают выпить. Он принес из комнаты бутылку коньяку, на ощупь, натыкаясь на вещи, так как боялся включить свет: вдруг это только сон, и все исчезнет.

Девушка взяла стакан, но тут же брезгливо отставила.

- Что же с тобой делать? - обескураженно пробормотал Алешин. - Укройся. Ложись и укройся. Ты же закоченела вся.

Он закутал гостью в одеяло. Философ чувствовал - его тоже начинает бить озноб.

Замирая от собственной храбрости, Алешин обнял незнакомку, нашел во тьме ее губы. Девушка тихо вскрикнула, как бы обретя наконец голос. Он понимал, что ему надо бы узнать, как она очутилась здесь, но неистовое желание поцеловать вздрагивающие неумелые губы, раствориться, уйти без остатка в упругое, скованное то ли страхом, то ли холодом тело было сильнее его. Чувства его не подчинялись рассудку...

После пришли благодарность и растерянность.

"Я ее совсем не знаю! - ужаснулся Алешин. - Кто она? Откуда? Почему оказалась у меня на лоджии?"

- Как тебя зовут? - тихонько спросил он.

- Не знаю, - ответила девушка. Приподнявшись на локте, она с улыбкой разглядывала своего нежданного возлюбленного. - Называй меня как хочешь. Как тебе нравится.

- Ага, - согласился Алешин, принимая предложенную ему игру. - Ты для меня божий дар, не меньше. Посему я так и буду тебя называть.

- Не надо "божий", - серьезно попросила девушка. - Не звучит. Без смысла. Короче как-нибудь.

- Тогда Дар, - засмеялся Алешин. - Просто Дар. Небес, богов, чертей все равно.

К нему на смену растерянности пришла веселая уверенность в том, что все будет хорошо, что с появлением... Дар все, буквально все образуется, что это и есть счастье. И все же, как она попала на лоджию?

У Алешина на миг защемило сердце - он боялся вопросов, потому что знал: ответы часто не совпадают с выдуманным нами или предугаданным, и тогда распадается связь явлений и всем становится плохо.