Купив у спекулянтов билет, уже ночью я сел в ташкентский поезд, надеясь забыть случившийся кошмар и со смаком отдохнуть у моего дорогого незабвенного дяди.

Жил мой родственничек возле вокзала. Домик стоял под насыпью, так что мне пришлось минут двадцать топать назад. Жил он одиноким бобылем, но хозяйство имел справное: с десяток кур и поболе же кроликов. Причем мой приезд одной из куриц стоил головы.

От роду дядюшке далеко за восемьдесят. Когда-то был крупным чином в морском ведомстве. Весельчак, остряк, однако его остроумие в свое время пришлось не по вкусу Иосифу Виссарионовичу, и дядя лет эдак с пяток катал на лесоповале звонкие морозные бревнышки и уже не острословил. За пять лет он так промерз в тайге, что раз и навсегда выбрал местом жительства теплый и улыбчивый Ташкент, где обзавелся красивой и практичной женой-еврейкой. Десять лет назад он ее похоронил. Хотя детей не было, жили они, как говорят, душа в душу. Когда муж с женой в супружестве долго живут, то лицами даже становятся схожи и повадками. Факт! Виктор Борисович, уроженец Воронежа, стал очень похож на дядю Изю из Жмеринки.

- Костик, глянь на эту курочку. Это же не курочка, а сплошной цимис*, расхваливал он свой хоздвор. - Ах, Костик, Костик, если бы видела тебя Мирочка!

* Вкусно, сладко (евр).

Три дня дядюшка утомлял меня воспоминаниями и фотографиями. Дядьку было жалко, а поезда равнодушно неслись и неслись мимо ветхой крыши под насыпью и мимо старого доброго чудака, обитавшего под ней.

Приехал я к дядюшке пополудни. По сему случаю, как я уже упоминал, была обезглавлена курица, на свет Божий извлечена початая бутылка коньяку и на сон грядущий меня попотчевали анекдотом. Идет еврей по перрону. Видит: лежат часы. Еврей их поднимает, подносит к уху и удовлетворенно говорит: "Идете? Хорошо! Пойдемте со мной!"

Смешно? Смешно, когда один раз. А если каждый вечер и по многу раз?

Виктора Борисовича я выдержал только три дня. Ошпаренные мои причиндалы к тому времени болеть перестали, и я отправился в город. Все это время сверлила одна мысль: запомнил или нет Валера прописку в моем паспорте? Если да выходило скверно: могла поплатиться Ленка. Поэтому первой моей акцией в городе был междугородный звонок ей на работу. Она, слава Богу, оказалась на месте.

- Кот, ты?

- Я. Как дела?

- Жду, люблю, скучаю.

- Скучай дальше. А теперь внимательно слушай. В мою квартиру - ни шагу. Усвоила?

Она возмущенно разразилась потоком брани, которую междугородной линии слышать не полагается.

- Гончаров, сукин ты кот, вечно в какое-то дерьмо вляпаешься. Все люди как люди: живут, работают, отдыхают, а ты... - нудно и долго-долго бубнила Ленка. Пока мне не надоело.

- Заткнись! - рявкнул я, и она послушалась. - Алена, без эмоций. В квартиру - ни шагу, пусть хоть все горит синим пламенем. Ферштейн?*

* Понимаешь? (нем.)

- Ферштейн, ферштейн, кретин! Как сам?

- Нормально.

- Как узбечки?

- Красавицы.

- Дурак!

- Привезу одну.

- Хоть гарем!

- Договорились.

- Когда домой?

- Как только, так сразу.

- Я серьезно.

- Без понятия. Звякну в это же время через день.

- Ладно, Кот. Я тебя люблю!

- Похвально! Ленка, квартиру мою забудь. Дело дерьмовое.

- Поняла, - послышался вздох. - И когда ты только повзрослеешь?

- Как приеду. Чао! Отбой.

А Ташкент жил своей жизнью. Визжали троллейбусы, стучали трамваи. В парке пенсионеры забивали "козла". На фоне вселенской национальной ненависти Ташкент здорово выигрывал. Сей вопрос его не коснулся. Два алкаша, узбек и русский, в обнимку сидели на скамейке, обсуждая, очевидно, глобальную проблему, где взять на опохмел. Старики - узбеки, русские и, по-моему, греки - пили пиво, и беседы велись самые задушевные. Дети озорничали тоже интернационально.

"Дай-то Бог!" - порадовался я и побрел в фешенебельный бар. Днем в баре скучно. А ночных я не люблю вовсе. Ночной бар - это когда все грохочет, все трясется, начиная от фужеров и кончая нервами. В ночном бедламе даже девушку за попку не ущипнешь. Хочется одного - заткнуть уши и бежать куда подальше. Дневной бар скучен, но содержателен. Можно напиться. Можно, как любят умные дворники, потолковать о политике. Можно... да мало ли что можно?

Пивной бар гостиницы "Россия" - не верх экзотики, но ничего, сойдет. Расположился я здесь основательно, в центре ниши, и заказал аж три литра пива. С балыками, колбасами и подсоленными сухариками получилось нормально.

В полупустом зале напротив меня за столиком сидел мрачный полупьяный детина; периодически сплевывая и матерясь, он дул ерша. Когда подошла официантка, я полюбопытствовал:

- Что, в порядке вещей?

- Сашка-змеелов. Свой, нагрели его крепко. Да вы не беспокойтесь. Он в руках себя держит, лишнего не позволит.

А я так хотел покоя. Черт с ним, со змееловом! Свои три литра с балыком я выпью. Потом, может быть, пойду и на контакт, а попадания не будет, оно и лучше. Утешу змеелова пивом, и разойдемся, словно друзья до гроба.

Смакуя чимкентское пивко, я вскользь поглядывал на Сашку. Бородач и ноги явно не мытые. На правой руке фаланги большого и указательного пальцев отсутствуют.

"Змейки постарались", - решил я.

- Что уставился, козел? - спросил вдруг змеелов, невежливо и мрачно посмотрев на меня.

- Козлятинки свежей захотелось, - парировал я, намекая на английский юмор.

- Ну пойдем, я те рог-то в задницу воткну.

Судя по всему, Сашка-змеелов вызывал меня на драку. А я этого ох как не люблю, а уж в незнакомом городе и подавно. Но марку надо было держать. Иначе контакта с парнем не получится.

- Пойдем, - буднично сказал я и, оставив столик, двинулся первым на выход.

Двор гостиницы "Россия" был заставлен пустыми бутылками, ящиками, какими-то коробками, так что спускать Сашкин пар здесь совсем не представлялось возможным.

- Куда?

- Туда, - зло указал он на соседний двор жилого дома.

- Там же люди!

- А мне по фигу. Я тебя и там ублажу.

- Не-а. Не пойду!

- Забздел, козел!

- Извини, друг. Давай завтра разберемся.

- Давай! А это тебе авансом.

Громадный кулачище полетел в мое многострадальное "личико". Чисто инстинктивно я проделал "мельницу" и осторожно положил Сашку на асфальт. Он озверел. Нет ничего легче, чем вырубить пьяного, прущего на тебя буйволом человека. Но у меня было две трудные задачи, пожалуй, даже три: не разбить накопленную стеклотару, избежать встречи с ментами и оставить Сашку живым и невредимым.

Во двор вылезли любопытные - повара, поварята и иже с ними, а они-то и могли вызвать милицию. Поэтому, усмехаясь, я подмигивал им:

- Сашка турнир устроил, ничего страшного.

Самый толстый повар, наверное шеф, не выдержал:

- Перекращайте, милисий позову.

Хочешь не хочешь пришлось ставить точку. И я ее поставил. Осторожно, но Сашке все одно стало больно. Голубые его глаза закатились, и змеелов стал дышать широко открытым ртом, как рыба, спазматически пытавшаяся глотать кислород.

- Все окей, мужики! Идем пить дальше, - весело сообщил я, крайне недовольный поведением змеелова.

- Ти иво убиль, - предъявил претензию шеф-повар.

- Да он сам кого хочешь убьет, здоровый кабан, - возразил я.

Шеф плюнул и ушел. Возможно, звонить. Пока я откачивал ретивого Сашку, явился лейтенант. Но Боже, какая это была пародия на лейтенанта! Узбек лет пятидесяти с необхватным животом сел рядом на ящик и конфиденциально изрек:

- Будим делиить акт!

Сашка очухался и был теперь на моей стороне.

- Брось, Курбан-ака, свои все.

- Биль драка, нарушений общественный спокойствий. Делиим акт. Визиваем патрул.

Если бы в свое время у меня в участке был такой офицер, я бы его дальше сортира не пустил, а среди местных он главнее главного

- Хорош, лейтенант, - впрягся я. - Побазарили, разошлись, зачем патруль?