Не задерживаясь, рвёмся к речке. Вот блеснул на воде розовый отсвет пожара, а на нём тёмным пластырем понтонный мост.

Так вот ещё откуда пришли немцы!

Хорошо. Закроем и этот путь.

Немецкие танки, спеша перебраться на тот берег, сгрудились у моста. Фролов вырывается вперёд, останавливается сбоку, в лощине, и первым выстрелом поджигает танк на мосту. Следующий танк, пробираясь на ту сторону, хочет столкнуть горящий, но ещё снаряд - и он гибнет, прочно закупоривая мост. Экипажи немецких танков вываливаются из люков и опрометью бегут к реке. Я вылавливаю на прицел отдельные немецкие танки, но мне жалко бить их - могут пригодиться нам.

Всё кончено. С западной стороны немцы взрывают мост, чтобы оградить себя от преследования. Я оглядываюсь назад, на поле боя. В густеющих сумерках бушует море огня. Горят деревья, кусты, копны сена, зелёная рожь, железо танков. На меня пышет жаром, как из открытой печи. Между горящими немецкими танками разъезжают два КВ. При артиллерийских налётах противника они лениво постреливают за реку, как будто отплёвываются от немцев. Они презрительно подставляют немцам свои борты: их броня неуязвима для обычных танковых пушек противника.

Среди горящих у моста немецких танков есть и подожжённые мною, меня тянет к ним. "Неужели это я уничтожил их?" Не могу поверить такому счастью, оно мне кажется слишком большим, невероятным. Помню, как в детстве я долго бился, пытаясь сделать детекторный радиоприёмник, а когда, наконец, в пионерском отряде с помощью товарищей удалось смастерить его, не верилось, что этот настоящий радиоприёмник сделал я, и всё тянуло к нему: уйдёшь - и сейчас же обратно, хоть посмотреть на него ещё разок. Так и тут. Отойдёшь от изрешеченного снарядами немецкого танка и под каким-нибудь предлогом возвращаешься, опять стоишь и любуешься свой работой.

Когда вернулся Кривуля со своим взводом, мы уже сосредоточились в роще вместе с батальоном Мазаева. После моего ухода Кривуле, кажется, пришлось очень тяжело, немцы чуть было не ворвались на мост. Положение спас командир дивизии, явившийся в местечко со своими штабными КВ. Кривуля говорит, что Васильев похвалил нас за то, что мы проявили инициативу, захватили мост на Каменку. Теперь я думаю, что, кажется, сделал ошибку - не надо было уходить. Ведь если бы не Васильев, мы потеряли бы мост и Кривуля не вернулся бы живой со своими экипажами. Погорячился я, кинувшись в атаку. Пока я размышлял об этом, танкисты закончили заправку машин боеприпасами и горючим, некоторые уже успели получить горячий обед и, стоя у своих машин с дымящимися котелками, обменивались впечатлениями.

Старшина Смирнов пригласил меня пообедать в компании. У меня давно горела душа по чаю, и я присел к обедавшей группе танкистов. Разговор не смолкал. Стволы деревьев, танки, танкисты - всё вокруг в отсветах пожара казалось отлитым из красной меди. Где-то вверху, в чёрном небе, завывают "юнкерсы", - вешают "фонари", порою сбрасывают одиночные бомбы. Танкист в запылённой и задымленной керзовке наливает мне чай в алюминиевую

крышку термоса. На лице его ни бровей, ни ресниц, на щеках вздулись волдыри. Что-то, однако, в нём знакомое. И когда он, протягивая мне кружку, начинает говорить, я узнаю в нем командира горевшей машины старшего сержанта Петренко.

- Непонятно, - говорит он, - откуда взялись здесь немцы.

Старшина Смирнов, прихлёбывая чай, лукаво смотрит на него и иронически замечает:

- Откуда? Из Германии!

- Так это, значит, по-твоему, мы отступаем? - спрашивает Петренко.

Ирония изменяет Смирнову.

- Да, видать по сегодня, что так, - говорит он мрачно. Обгоревшее лицо Петренко морщится. Он с жаром обращается ко мне:

- Товарищ старший лейтенант, в чём дело? Не пойму я. Почему мы ходим по дорогам то туда, то назад. Никто, что ли, не знает, где немцы?

Вспомнив опять ночной разговор в штабе, я повторил слова Попеля о том, что противник, пользуясь внезапностью нападения, то и дело меняет направление удара, и нам приходится ловить его. То, что и мне казалось раньше хаосом, неразберихой, сейчас выглядит иначе. Я уже чувствую, что мы маневрируем, а не просто отходим по тыловым дорогам. Стараюсь втолковать это Петренко.

Помолчав, он налил чаю, отпил, чмокнул прикуской и сказал:

- А всё-таки мы отступаем, так ведь, товарищ старший лейтенант?

- Нет, не отступаем, а гоняемся за прорвавшимися танками противника.

Смирнов, отвернувшись к горящему полю, сказал:

- Да, славно разделали, под орех! Теперь пойдут дела! Я спросил, не видел ли он, где был Болховитияов, когда завязался бой.

- Как не видел! - заговорил он возбуждённо. - Рядом был, машина с машиной. -Как только у моста просвистели первые снаряды, он свой KB остановил подле нас. Я слыхал, что Болховитинов хотел нанести удар тяжёлым батальоном, да с комбатом, что ли, не мог связаться. Вот он на всё и махнул рукой, высунулся из башни по пояс и засигналил флажками подходившему батальону. Так и пошёл в атаку.

- Он всегда такой!

- Молодец! - заговорили танкисты.

Ко мне подошёл делегат связи штаба и передал мне приказание комбата: вместе с ним явиться к комдиву.

По дороге в штаб дивизии делегат связи с восхищением рассказывал мне, как ходил в атаку командир дивизии.

Три штабные KB шли за полком Болховитинова. Едва лишь танк Васильева перешёл мост у Красне, слева в него полетели снаряды. Видно, немцы стремились захватить мост, чтобы отрезать дивизии пути отхода. Полк Болховитинова уже успел развернуться, шёл в атаку. Возвращать его было поздно. Подходил второй полк. Васильев приказал ему двинуться за ним, а сам стал во весь рост сзади башни и, развернув штабные KB, повёл их в атаку. Танкисты второго полка, увидав несущегося в атаку комдива, выжали газ до-отказа, проскочили мост и, с хода развернувшись, обогнали его. Но Васильев так и остался стоять у всех на виду, пока немцев не сбили к реке.

Меня удивило, что он рассказывает об этом с восхищением: хорошо, что у немцев не было пехоты, а будь она - первый автоматчик снял бы комдива. И я сказал об этом делегату.

- Да, - согласился он. - Связь подвела. Оказывается, Васильев пытался перед атакой вызвать по радио командиров полков, но почему-то вызвать не удалось. Разослал нарочника и оперативников штаба, - те нашли командиров полков уже после боя. Оттого полковнику и пришлось управлять боем личным примером.

"Конечно, - подумал я, - полковник личной храбростью сделал много, но всё-таки части дивизии бились самостоятельно, каждая на свой страх и риск. Общего управления ими не было. Вот и выходит: храбрости и у бойцов и у командиров хоть отбавляй, а организованности маловато".

*

Было около 22 часов, когда мы с комбатом явились в штаб дивизии, расположившейся на северной окраине местечка Буек. Васильев, допрашивавший пленного немецкого офицера, сказал, что сейчас должен придти начальник штаба и мы получим пакеты.

- А пока посидите...

Пленный - обер-лейтенант, адъютант командира танкового полка, немолодой, уже седеющий немец - хорошо владеет русским языком, который он изучил к молодости, когда работал где-то в России инженером-механиком. Он стоит в стойке "смирно". Отвечает на вопросы дерзко, иногда с иронией.

- Скажите, - спрашивает его полковник:

- Известно ли вам, почему Германия воюет против России?

- Известно, - отвечает он.

- Почему?

- Фюрер приказал.

- Это не объяснение. Я хочу знать мотивы.

- Фюрер мотивы объявил, - говорит пленный. - Они должны быть вам известны. И вообще я недоумеваю, почему вы, русский полковник, не спросили меня первым делом, какого я полка и какой дивизии, а задаёте не относящиеся к делу политические вопросы. Я не политик, я рядовой германский офицер. За два месяца до войны я знал вас по карточке, знал, что вы Васильев, командир танковой дивизии, участвовали в финской и монгольской кампаниях, награждены высшим орденом. Я знаю всех ваших командиров полков. Знаю вашего начальника разведки. А кого вы знаете из немецких старших офицеров? Я вчера каждые два часа знал, где ваша дивизия, а вы не знали даже, что мы идём на перехват вас.