Прокопчук, помедлив немного для пущего драматического эффекта, аккуратно сложил в стопку все принесенные ему справки и ходатайства, и затем вдруг, потрясая ими в воздухе, поднялся во весь свой высоченный рост.

-- Это что такое? -- грозно спросил он и, наслаждаясь произведенным впечатлением, повторил еще раз, погромче. -- Это что такое, я вас спрашиваю?

Если кто и не нуждался когда-либо в микрофоне или ином усилителе голоса, так это полковник Прокопчук. Его гремящий бас, унаследованный, по-видимому, от запорожских казаков, закаленный многолетним опытом командования, мгновенно заполнил собой кабинет и, не вмещаясь в нем, с грохотом выплеснулся через окно на улицу, побежал по длинным коридорам военкомата, пугая подчиненных обоего пола. Солдаты в кабинете, опустив головы, молчали.

-- Уклоняетесь от службы? -- продолжал распаляться полковник. -- Хотите дезертировать? Заступников себе ищете? В сталинские времена я бы вас...

В общей сложности не более получаса продолжалась воспитательная беседа мастера крепкого русского слова полковника Прокопчука. Можно сказать, что он был по-военному немногословен. В заключение начальник военкомата демонстративно разорвал все собранные солдатами бумаги и гневно закричал: "Все -- в Чернобыль! Все до одного! Я вас научу Родину любить!.."

Когда подавленные солдаты, получив приказ выходить во двор и строиться, покинули кабинет Прокопчука, полковник неожиданно окликнул Решетникова. Андрей был вынужден еще раз робко зайти и стать пред очи жестокого командира.

Полковник, расстегнув китель, курил.

-- Во втором окошке встанешь на воинский учет, -- спокойным голосом сказал он. -- Я сейчас позвоню туда... Можешь идти домой и благодарить Бога!

-- Спасибо... То есть -- "есть"! -- от неожиданности растерялся Решетников.

-- А ты что думал, товарищ полковник меньше тебя в Бога верует? --Прокопчук хитро посмотрел на солдата. -- Иди, да не забудь, в церкви своей поставь за меня все свечки, как полагается... Иди, пока не передумал!

Андрей вышел из кабинета, восхищенно шепча: "Сердце царя -- в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его" (Прит. 21.1).

2001 г.

КРОВЬ ВРАГА

1

Жаркое лето 1916 года для крестьян деревни Ивановка N-ской губернии было наполнено тягостным ожиданием. Неподалеку проходила линия фронта, и хотя бои в этих местах носили вялотекущий, позиционный характер, и хлеб было велено все равно сеять и убирать, вопрос, кому достанется урожай, оставался открытым. Крестьяне работали спустя рукава, часто собирались в тени небольшими группами и подолгу обсуждали преимущества и недостатки жизни "под немцем". В воздухе, что ни день, кружили аэропланы, возбуждая любопытство и порождая слухи о сброшенных с неба шпионах. Жертвой подобных слухов, по непостижимой русской логике, и стал Федор Петров, евангельский проповедник и основатель местной баптистской общины, несколько лет назад поселившийся в Ивановке вместе со своей большой семьей.

Его "нерусская вера" чувствовалась сразу и во всем: икон в доме не держит, лба сроду не перекрестит, чарку с вином никому не подаст и ни от кого не примет, работает на выделенном ему дрянном поле, как на своем собственном, не жалея ни себя, ни жены с детьми. И вдобавок ко всему --речами прелестными заманил в секту несколько душ православных, которые бегают теперь к нему в дом ни свет ни заря, учатся по складам читать Евангелие и кланяются там "немецкому" Богу.

Долго ломал голову приходской священник отец Лука, как прекратить это безобразие. Еще до начала войны, выбрав удобный случай, пожаловался было на беспокойного сектанта самому генерал-губернатору и одновременно --собственному церковному начальству. Но тогда ничего путного из этого не вышло. Ни гражданская власть, ни духовная -- в лице епископа -не вступились за священника и православную веру. Преступлений, говорят, уголовно наказуемых твой Федор Петров никаких не совершал, а что касательно веры, то его императорское величество государь Николай Александрович милостиво даровали теперь свободу совести всем сектантам... Так что, подожди, отец Лука, пока баптист тот украдет чего-нибудь или, напившись, буянить начнет, тогда, мол, и выселить его из села можно будет куда подальше.

Все бы хорошо, да вот беда, что не пьет и не ворует ничего антихрист этот. Не святой он, конечно, жалуются на него время от времени добрые прихожане, да все это ерунда какая-то, зацепиться не за что. Но то было до войны. А теперь время другое, время серьезное. Теперь обещали на его патриотический сигнал отреагировать должным образом: шутка ли, в доме у себя Федор Петров намедни немца принимал, другого баптистского проповедника по имени -- вот дал Бог имечко, язык сломаешь, одно слово -- шпион! --Вильгельм Фридрихович Гоппе. Теперь все, теперь -- Сибирь, лет на пять минимум. Слава Тебе, Господи, что открылась, наконец, "тайна беззакония"!

2

-- Федор, беги! Ну, беги же, Христа ради! -- увидев в окно машущего условным знаком сына Петьку, закричала жена и толкнула в руки заранее приготовленный узелок с вещами.

-- От них разве убежишь, Катя? -- неуверенно ответил Федор и задумался.

-- Беги, через огороды -- и в горы! -- вновь взмолилась жена. --Закончится война, вернешься к нам... Прошу тебя! Нас, может быть, одних не тронут...

Федор обнял жену.

-- Бедная ты моя, как вы будете без меня?

-- Господь поможет.

Федор побежал через огороды, когда пешие полицейские уже подходили к дому. Катя долго не открывала дверь, давая возможность мужу уйти как можно дальше. Почувствовав неладное, полицейские обогнули дом и увидели бегущего человека. Местность была открытой, до ближайшей горы довольно далеко, а беглец уже немолод.

-- Догоним без стрельбы, -- решил урядник Громов и скомандовал сопровождавшим его троим рядовым, -- за мной бегом!

Полицейские побежали по полю, придерживая болтавшиеся на боку шашки. Однако несмотря на молодость и резвость преследовавших, расстояние между ними и беглецом сокращалось крайне медленно. Вскоре стало очевидным, что сектант успевает добежать до склона горы. Полицейские тяжело дышали. Громов хотел уже было стрелять, но увидев перед собой почти отвесные скалы, без признаков растительности, где можно было бы укрыться, решил продолжать преследование.

Федор хорошо знал эти места, ставшие для него родными, и, хотя спиной чувствовал приближающуюся погоню, надеялся, что сможет от нее уйти при подъеме. Гору в деревне называли Кривухой, и таила она среди своих причудливых форм и очертаний множество неожиданностей и опасностей для незнающих ее скалолазов. Добежав до первых крупных спасительных камней, Федор, несмотря на усталость, стал ловко взбираться вверх по едва приметной тропе.

-- Вперед, за ним! -- приказал урядник, тыча указательным пальцем вверх. -- Лови шпиона!

Трое полицейских, ворча под нос, полезли в гору. Сам Громов остался внизу и, отдышавшись, выбрал удобное место для наблюдения.

Довольно скоро двое преследователей остановились на крутом подъеме, выразив свою неспособность подниматься выше. С багровыми лицами, они разводили дрожащими руками и виновато смотрели в сторону урядника. И лишь третий, наиболее выносливый полицейский, несомненно, выросший где-то в горах, уверенно продолжал восхождение. "Каков молодец! От Кравчука не уйдет!" -- удовлетворенно подумал Громов, видя как расстояние до беглеца вновь стало сокращаться.

Между тем, силы оставили Федора, он в изнеможении прислонился к камням и стал в отчаянии взывать к Богу: "Господи, помоги!.."

Проворный полицейский, оголив шашку, неумолимо приближался.

-- Сдавайся, шпион!.. Сейчас порублю!.. -- преследователь задорно посмеивался, он находился уже лишь немногим ниже своей жертвы. -- Не поможет тебе Бог, не поможет!

Федор закрыл глаза, не желая видеть как поднимается его враг, устрашающе стуча шашкой по камням, все ближе подбираясь сверкающим лезвием к его ногам. "Да будет воля Твоя..." -- тихо произнесли уста Федора заключение молитвы. И тут же произошло нечто неординарное и неожиданное.