-- Ладно, не обижайся, -- улыбнулся Закирко, -- мне уже неудобно в моем положении, сам понимаешь, читать Библию, спрашивать книжки в библиотеке... Вот я и подумал: поговорю лучше с тобой. Значит, ты твердо веришь в Бога?
-- Да.
-- А я, знаешь, и без веры в Бога -- довольно хороший человек! Нет, серьезно: и офицеры наши меня уважают, и солдаты, вот медаль недавно дали... да и семья у меня содержится не хуже, чем у баптистов... Какая же между нами разница? Что ты скажешь на это?
"Добродетели язычников -- лишь очаровательные пороки", -- вспомнилось Мише древнее христианское выражение, но ответить на заданный вопрос ему так и не пришлось, потому что в следующую секунду зазвонил телефон. "Товарищ старший прапорщик! За время несения службы происшествий не случилось..." Закончив обычный доклад, часовой вдруг добавил: "Вот только зек один подходил к забору и просил меня в следующий раз принести водку или одеколон".
-- Какой участок? -- нахмурился Закирко.
-- Третий, товарищ старший прапорщик!
-- Хорошо-хорошо, сейчас разберемся. Будь бдителен!
Старшина через коммутатор связался с дежурным помощником начальника колонии.
-- Сейчас проверим, виновного накажем, -- заверил тот.
-- Совсем зеки обнаглели! -- положив трубку, возмущенно сказал Закирко. По старой конвойной привычке слово "зек" он произносил скорее как "зык".
Заключенные часто заговаривали с часовыми. Многим солдатам это даже нравилось: скучно два-три часа стоять одному на вышке. Нередко зеки даже будили уснувших часовых. "Эй, солдат! -- в таких случаях, вне зависимости от времени года, кричали они свою крылатую фразу. -- Не спи, замерзнешь!"
Видя, что мысли Закирко с духовной темы переключились на профессиональную, Миша собрался уже было ретироваться из комнаты. Но старшина его удержал, ему не терпелось поделиться какими-то воспоминаниями.
-- Как я ненавижу зеков! -- восклицал он, расхаживая по комнате. -- И знаешь, Фролов, о чем я больше всего жалею в своей жизни?
-- О чем? -- автоматически спросил Фролов.
-- О том, что ни одной этой мрази за двадцать лет службы пристрелить не довелось! -- Закирко угрожающе расстегнул кобуру. -- Хотя один раз была такая возможность...
-- Расскажите, товарищ старший прапорщик, -- попросил Фролов, не желая обидеть старшину.
Ему не очень-то хотелось слушать про "подвиги чекистов", но вспомнив собственные искания в госпитале о непротивлении злу, Миша подумал, что любопытно было бы сравнить их с позицией старшего прапорщика.
-- Ты знаешь, что девять лет назад в нашей зоне была попытка побега с применением технических средств? -- сурово глядя на Фролова, спросил Закирко.
-- Ну так, в общих чертах... -- дипломатично ответил Фролов, хотя этот случай командир роты и замполит в своих беседах с солдатами сделали уже хрестоматийным.
-- Так вот, -- уходя в воспоминания, сказал старшина, -- я ведь тогда был на проверке в карауле... На участке, где промзона, двое зеков разогнали "КрАЗ" -- и на заборА мы с начальником караула как раз проверяли посты, были в тот момент на втором участке. Слышим -- сирена, сигнализация, и первый, и второй рубежи сработали... Бежим туда, а зеки уже одеяла на второй рубеж набрасывают! Часовой с вышки короткими очередями -- тра-та-та-та! И все мимо. Зеки растерялись, уже думают, то ли назад в зону бежать, -- старшина в этом месте рассказа воинственно выдернул из кобуры пистолет. -- А я, я... не стрелял!
-- Не смогли стрелять по живым людям? -- понимающе-сочувственно спросил Фролов.
Закирко тупо посмотрел на сержанта и раздраженно закончил:
-- Да пистолета у меня не было! Говорю же -- с проверкой в карауле был. Начкар стрелял...
Миша развел руками.
-- Нам не понять друг друга, товарищ старший прапорщик! Христос призвал любить врагов, а не убивать их. Извините...
-- Иди спать, Фролов, -- глядя куда-то в угол, рассеянно сказал Закирко.
Миша молча пошел в комнату отдыха караула, мысленно молясь за старшину.
Закирко остался сидеть на том же месте, возле "пирамиды" с автоматами, усиленно пытаясь что-то сообразить, что-то вспомнить. Мысль ускользала... Он не верил в Бога, но сейчас смутно чувствовал неизъяснимое превосходство убеждений сержанта Фролова.
А в казарме, на территории роты, в этот час впервые в жизни в робкой молитве к Иисусу Христу обращался рядовой Штерцер.
1993, 2001 гг.
СЕРДЦЕ ЦАРЯ
В конце мая 1986 года, после двух лет срочной службы в пехоте, рядовой Андрей Решетников был демобилизован и вместе с земляками из своего полка возвращался домой, в чудесный украинский город N-ск. Восемь парней, два года назад призванные одновременно на службу, теперь так же вместе ехали поездом обратно. Пьянящий воздух свободы переполнял их: они готовы были смеяться и смеялись по любому поводу, знакомились с девушками в вагоне, как водится --пили водку (впрочем, умеренно) и всю дорогу пели строевые песни, веселя соседей.
Андрей радовался вместе со всеми, хотя и не пил. Зная о его "религиозных убеждениях", сослуживцы не настаивали, прагматично рассудив, что "им же больше достанется".
Родная земля встретила солдат не только хлебом-солью и объятиями родственников, но и тяжелым взглядом начальника военкомата полковника Прокопчука, к которому они сразу же были приглашены, когда через два дня пришли становиться на воинский учет.
-- Значит так, хлопцы, -- с первой же минуты разговора взял быка за рога полковник, -- Родина поручает вам ответственное задание, как только что прошедшим школу мужества в армии и наиболее физически подготовленным военнослужащим... Слышали, наверное, уже, что в Чернобыле, под Киевом, небольшая авария произошла на электростанции атомной? Так вот, месяц-полтора вам надо будет там еще потрудиться -- при современной технике это совершенно безопасно! -- а потом уже и на воинский учет станете, и -- по домам... Так что даю вам еще "три дня на разграбление города": повидаться с семьей, попить горилки, к подружкам сходить, -- а затем в указанное время (повестки вам сейчас выдадут) сбор здесь, в военкомате!
Так неожиданно перед Андреем и его друзьями замаячила угроза продолжения военной службы, по сути, на неопределенный срок. Что такое по-русски "месяц-полтора", солдаты хорошо понимали. Слухи о Чернобыле уже ходили самые ужасные. И потому неудивительно, что сослуживцы Андрея, все как один проявив завидную энергию, подключили имеющиеся в городе связи, мало-мальски влиятельных родственников и спустя три дня явились в военкомат с бьющимся сердцем и самыми разнообразными печатями на красивых добротных бумагах, повествующих о целом перечне уважительных причин, по которым указанные лица, к сожалению, в настоящее время не имеют ни малейшей возможности исполнить порученное им Родиной почетное задание по ликвидации аварии в Чернобыле и в связи с этим согласны перепоручить его другим, не менее достойным людям...
И лишь рядовой Решетников явился на сборный пункт безо всяких ходатайств, трогательно попрощавшись со своими верующими родителями, самыми простыми людьми, и предав вместе с ними в молитве будущий путь Господу. Удивился этому полковник Прокопчук, испытывавший в последние дни жесточайшее давление со всех сторон -- телефон его звонил, не умолкая, -- и вновь пригласил Андрея в свой кабинет.
-- Ну что, готов еще немного послужить?
-- Готов, товарищ полковник.
-- И никого не просил помочь освободить тебя от новой службы?
-- А мне и некого просить, кроме Бога...
-- Ах, да, ты у нас верующий, -- вспомнил полковник, -- баптист, кажется?
-- Так точно.
-- Вот время настало, -- горько воскликнул Прокопчук. -- Родину некому защищать, кроме сектантов... Иди, Решетников, зови сюда свою команду!
Через какую-нибудь минуту все восемь солдат, трезвые и встревоженные, уже сидели в кабинете в ожидании своей участи. Во дворе слышалась перекличка, там формировались еще несколько команд "чернобыльцев".