- Но что такое тут может быть таинственного? - спросила княгиня.

Елпидифор Мартыныч сначала усмехнулся немного, а потом рассказал подробнейшим образом, как он отдал свою шляпу Николя Оглоблину для маскарада и как сегодня, приехав к г-же Петицкой, увидел эту шляпу у ней в гостиной.

- Ту самую, которую вы отдали Николя? - спросила его княгиня.

- Ту самую! - отвечал Иллионский.

Княгиня при этом покраснела даже немного в лице. Она сама уже несколько времени замечала, что у Петицкой что-то такое происходит с Николя Оглоблиным, но всегда старалась отогнать от себя подобное подозрение, потому что считала Николя ниже внимания всякой порядочной женщины.

- Зачем же могла быть у нее его шляпа?

- Вероятно, заезжал после маскарада побеседовать с ней!..

На последние слова Елпидифор Мартыныч сделал сильное ударение.

- Я, однако, все-таки тут ничего не понимаю! - произнесла княгиня досадливым голосом. - А вы спрашивали, зачем у нее эта шляпа?

- Господи помилуй! Разве о подобных вещах спрашивают дам? - возразил Елпидифор Мартыныч, растопыривая руки.

- А я так спрошу ее непременно, - говорила княгиня.

- Нет, уж и вы, пожалуйста, не спрашивайте - к-ха!.. Я сказал вам по преданности моей, а вы меня и выдадите - к-ха!.. - начал было упрашивать Елпидифор Мартыныч.

- Я вас не буду выдавать - нисколько!.. - возразила ему княгиня.

- Да как же не выдавать, - от кого же вы узнали про это? - продолжал Елпидифор Мартыныч каким-то уже жалобным голосом.

- Ну, уж я знаю, от кого узнала! - почти прикрикнула на него княгиня.

Елпидифор Мартыныч чмокнул только на это губами и уехал от княгини с твердою решимостью никогда ей больше ничего не рассказывать. Та же, оставшись одна, принялась рассуждать о своей приятельнице: более всего княгиню удивляло то, что неужели же Петицкая в самом деле полюбила Оглоблина, и если не полюбила, то что же заставило ее быть благосклонною к нему?

Как бы в разрешение всех этих вопросов вошел лакей и доложил, что приехал Николя Оглоблин.

- Ах, проси! - воскликнула на этот раз княгиня с явным удовольствием.

По свойственному женщинам любопытству, она не в состоянии была удержаться и решилась теперь же, сейчас же, не говоря, конечно, прямо, повыведать от Николя всю правду, которую он, как надеялась княгиня, по своей простоватости не сумеет скрыть.

Николя вошел к ней, заметно стараясь быть веселым, беззаботным и довольным. Он нарочно ездил по своим знакомым, чтобы те не подумали, что с ним накануне что-нибудь случилось. На Петицкую Николя был страшно сердит, потому что догадался, что вздул его один из ее прежних обожателей. Он дал себе слово никогда не видаться с нею и даже не произносить никогда ее имени, как будто бы и не знал ее совсем.

- Пожалуйте-ка сюда, - пожалуйте! - сказала княгиня, при его входе, несколько даже как бы угрожающим голосом.

Николя от одного этого уже немного сконфузился.

- Что такое, что такое? - зашлепал он своим толстым языком.

- А где вы вчера вечером были? - спросила княгиня, уставляя на него пристальный взгляд.

Николя просто обмер.

- Дома был-с! - отвечал он, решительно не находя, что бы такое придумать.

- А зачем же вы шляпы у Елпидифора Мартыныча просили? - продолжала княгиня.

- Какой шляпы-с? - спросил Николя, как бы ни в чем неповинный.

- А такой, в которой вечером вы были в маскараде.

Николя при этом покраснел, как рак вареный.

- Это вам все старый этот черт Иллионский наболтал, - проговорил он.

- Нет, не Иллионский! - возразила ему княгиня. - Потому что я знаю даже, куда вы из маскарада уехали.

Николя окончательно растерялся; он нисколько уже не сомневался, что княгиня все знает и теперь смеется над ним, а потому он страшно на нее рассердился.

- Много что-то вы уж знаете! До всего вам дело!.. - произнес он, надувшись.

- Дело потому, что вы мне родня...

- Много у меня этакой-то родни по Москве! - бухнул Николя.

Княгиня увидела, что с этим дуралеем разговаривать было почти невозможно.

- Как это мило так выражаться! - сказала она, немножко уж рассердясь на него.

- Что выражаться-то? Вы сами начали... - продолжал Николя.

Княгиня окончательно на него рассердилась.

- Действительно, я на этот раз виновата и вперед не позволю себе никакой шутки с вами! - проговорила она и, встав с своего места, ушла совсем из гостиной и больше не возвращалась, так что Николя сидел-сидел один, пыхтел-пыхтел, наконец, принужден был уехать.

Его главным образом бесило то, от кого княгиня могла узнать, и как только он помышлял, что ей известна была вся постигшая его неприятность, так кровь подливала у него к сердцу и неимоверная злоба им овладевала. С этим самым" чувством он совершил все прочие свои визиты, на которых никто даже не намекнул ему о вчерашней неприятности, - значит, одна только княгиня в целой Москве и знала об этом, а потому она начинала представляться ему самым злейшим его врагом. Надобно было ей самой отомстить хорошенько. О, Николя имел для этого отличное средство! Г-жа Петицкая давно уже рассказала ему о шурах-мурах княгини с Миклаковым. "А где ж они видаются?" - спросил тогда ее Николя. - "В доме у княгини... Миклаков почти каждый вечер бывает у ней, и князя в это время всегда дома нет", - отвечала Петицкая. - "Значит, они в гостиной у них и видаются?" - продолжал допрашивать Николя. "Вероятно, в гостиной", - отозвалась Петицкая. Николя все это очень хорошо запомнил, и поэтому теперь ему стоило сказать о том князю, так тот шутить не будет и расправится с княгиней и Миклаковым по-свойски. Николя, как мы знаем, страшно боялся князя и считал его скорее за тигра, чем за человека... Но как же сказать о том князю, кто осмелится сказать ему это? "А что если, придумал Николя, - написать князю анонимное письмо?" Но в этом случае он опасался, что князь узнает его руку, и потому Николя решился заставить переписать это анонимное письмо своего камердинера. Для этого, вернувшись домой, он сейчас же позвал того ласковым голосом:

- Пойдем, Севастьянушко, ко мне в кабинет.

Камердинер последовал за ним.

- Вот видишь, - начал Николя своим неречистым языком: - видишь, мне надобно послать письмо.

- Слушаю-с! - протянул Севастьян, глубокомысленно стоя перед ним.

- Перепиши мне, пожалуйста! - заключил Николя.

Камердинер посмотрел на барина с каким-то почти презрением и удивлением.

- Да что я за писарь такой! Я и писать-то настоящим манером не умею, произнес он.

- Да ничего, как-нибудь, пожалуйста!.. - упрашивал его Николя.

Камердинер опять с каким-то презрением усмехнулся.

- Да сами-то вы не умеете, что ли, писать-то? - сказал он.

- Мне нельзя, понимаешь, руку мою знают; догадаются, тогда черт знает что со мной сделают!.. Перепиши, сделай дружбу, я тебе пятьдесят целковых за это дам.

Камердинер отрицательно покачал головой.

- Коли с вами что-нибудь сделают, что же со мною будет?

- Да ничего тебе не будет, уверяю тебя! - успокоивал его Николя.

Севастьянушко и сам очень хорошо понимал, что вряд ли барин затеет что-нибудь серьезно-опасное, и если представлялся нерешительным, то желал этим набить лишь цену.

- Ну, я тебе сто рублей дам! - бухнул Николя от нетерпения сразу.

Камердинер почесал у себя при этом в затылке.

- К кому же такому письмо-то это? - продолжал он спрашивать, как бы еще недоумевая.

- К князю Григорову... безыменное!.. Никем не подписанное... О том, что княгиня его живет с другим.

- Да, вот видите-с, штука-то какая! - произнес камердинер, несколько уже и смутившись.

- Никакой штуки тут не может быть: руки твоей князь не знает.

- Нет-с, не знает.

- Люди ихние тоже не знают твоей руки?

- Нет-с, не знают; да и самих-то их я никого не знаю.

- Так чего же тебе бояться?..

Камердинер продолжал соображать.