- Этому решительно не должно продолжаться, - говорила г-жа Петицкая.

- Но почему же? - спрашивал Николя удивленным и испуганным голосом.

- Потому что завтра или послезавтра должна приехать моя сестра ко мне, и я не хочу, чтобы она была свидетельницей моего позора.

У г-жи Петицкой ни на какую сестру в целом мире намека не было.

- Но что ж сестра?.. Мы можем видаться не у вас, а в гостиницах! как-то шлепал больше Николя своим толстым языком.

- Что?.. Что?.. - воскликнула г-жа Петицкая. - Это уже глупо, наконец, так говорить! - проговорила она как бы и раздраженным голосом.

Николя сильно сконфузился таким замечанием.

- Вы принимаете меня, я не знаю, за какую женщину... - продолжала г-жа Петицкая.

- Нисколько я не принимаю!.. И думать никогда ничего подобного не смел!.. Я люблю только пламенно вас, - говорил Николя.

Петицкая захохотала самым обидным, саркастическим смехом.

- Чему же вы смеетесь? - спросил ее Николя, в свою очередь, тоже обиженным и опечаленным тоном.

- Ах, боже мой, боже мой, - произнесла на это, как бы больше сама с собой, г-жа Петицкая. - Если бы вы действительно любили меня пламенно, обратилась она к Николя, - так не стали бы спрашивать, чему я смеюсь, а сами бы поняли это.

- Но как же мне понять? Ей-богу, я не знаю, научите меня, - je vous supplie[151].

- Подобным вещам не учат-с, а мужчины, любя, сами знают их!

Николя на это пожал только плечами. Он в самом деле был поставлен в довольно затруднительное положение: по своему уму-разуму и по опытам своей жизни он полагал, что если любимая женщина грустит, капризничает, недовольна вами, то стоит только дать ей денег, и она сейчас успокоится; но в г-же Петицкой он встретил совершенно противуположное явление: сблизясь с ней довольно скоро после их первого знакомства, он, видя ее небогатую жизнь, предложил было ей пятьсот рублей, но она отвергнула это с негодованием. Потом он и после того несколько раз умолял ее принять от него или деньги, или хоть подарок какой-нибудь; на все это г-жа Петицкая только грустно усмехалась и отрицательно качала головой. Она в этом случае имела совершенно иные виды: слывя между всеми своими знакомыми, конечно, немножко за кокетку, но в то же время за женщину весьма хорошей нравственности, тем не менее однако, г-жа Петицкая, при муже и во вдовстве, постоянно имела обожателей, но только она умела это делать как-то необыкновенно скрытно: видалась с ними по большей части не дома, а если и дома, то всегда подбирала прислугу очень глупую и ничего не понимающую. Самой живой и сильною страстью ее в последнее время был Архангелов; он сильно пленил ее красотой своей; но на розах любви, если только под ними не подложено обеспеченного состояния, как известно, нельзя долго почить. Г-жа Петицкая увидала, что ей скоро кушать будет нечего, потому что Архангелов только опивал и объедал ее, да еще денег у нее брал взаймы; само благоразумие заставило ее не пренебречь ухаживанием m-r Николя, и, рассчитывая на его недалекость и чувственный темперамент, г-жа Петицкая надеялась даже женить его на себе; для этого она предположила сначала сблизиться с ним, показать ему весь рай утех, и вдруг все это прервать, объяснив ему, что рай сей он может возвратить только путем брака. Настоящее свидание было последнее, на котором она и предназначила объявить ему свое решение.

- Что ж, мы отсюда к вам поедем? - проговорил Николя каким-то уж робким голосом.

Петицкая некоторое время недоумевала: сказать ли ему свое решение в маскараде и потом самой уехать, оставя Николя одного?.. Но как в этом случае можно было понадеяться на мужчину: пожалуй, он тут же пойдет, увлечется какой-нибудь маской и сейчас же забудет ее! Гораздо было вернее зазвать его в свой уединенный уголок, увлечь его там и тогда сказать ему: finita la commedia![152]

- Поедемте, если уж вы так желаете этого, - отвечала она ему грустным тоном.

Николя был в восторге и предложил сейчас же уехать из маскарада.

- Хорошо, - отвечала Петицкая и на это грустным тоном.

Через несколько минут они в карете Николя уже неслись в скромный проулок жилища г-жи Петицкой. Вскоре за ними, этим же путем, проехала и ухарская извозчичья тройка с несколькими седоками.

По возвращении домой, Петицкая не позволила Николя войти прямо за собой в спальню и объявила ему, что она еще переодеться хочет, потому что ей будто бы страшно неловко было в маскарадном платье, и когда, наконец, он был допущен, то увидел ее сидящею в восхитительной блузе.

Николя даже совестно сделалось, что сам он одет был трубочистом. Он тяжело опустился в кресло и начал глядеть на свою собеседницу. От выпитого шампанского и от волновавшей его страсти у него глаза даже выперло вперед.

- Подите сюда, я вас поцелую! - произнес он каким-то задыхающимся голосом.

- Нет!.. Нельзя! - отвечала на это г-жа Петицкая, отрицательно качнув головой и не трогаясь с своего места.

- Отчего же нельзя? - спросил Николя уже с испугом и удивлением.

- Оттого же!.. - отвечала протяжно Петицкая. - Что посидите еще у меня немного, и adieu навсегда.

- Не может быть, вы шутите?.. - говорил Николя: у него на глазах почти были слезы.

- Нисколько!.. Я долго себе позволяла безрассудно увлекаться; пора же и опомниться!

- Но почему же безрассудно? - бормотал Николя.

- Почему безрассудно?.. Странный вопрос! - отвечала г-жа Петицкая грустно-насмешливым голосом. - Словом, - присовокупила она решительным тоном, - любовницей я ничьей больше быть не желаю, но женой вашей с величайшим восторгом буду!

Николя опять выпучил глаза, и неизвестно, что бы он отвечал, но в это время раздался сильный звонок.

Петицкая вздрогнула и не успела крикнуть горничной, чтобы та не отворяла дверей, как услыхала, что та уж прибежала и отворила их.

В переднюю вошли несколько замаскированных людей; это были знакомые нам разбойник, кучер и капуцины. Горничная как бы от испугу вскрикнула и затем, убежав в кухню, спряталась там. Разбойник повел своих товарищей хорошо, как видно, знакомым ему путем. Они вошли сначала в залу, а потом через маленькую дверь прямо очутились в спальной.

- А, вот они! - вскрикнул разбойник, вынув свой кинжал и махнув им.

- Боже мой! - вскрикнула Петицкая. Она, кажется, узнала вошедших, или, по крайней мере, одного из них.

Николя с испуганным и удивленным лицом хлопал пока только глазами.

- Распоряжайтесь с этим барином хорошенько! - крикнул разбойник, показывая на него товарищам.

Те сейчас же бросились на Николя, и, как тот ни отбивался, они повергли его на пол и принялись его хлестать - кучер плетью, а капуцины четками.

- Боже мой! Боже мой! - стонала между тем Петицкая, ломая руки.

Перед ней стоял разбойник с поднятым кинжалом. Николя первоначально продолжал, ругаясь, отбиваться и старался высвободиться; наконец, начал орать во все горло и кричать:

- Караул!

- О, не кричите так!.. Вы меня совсем погубите! - упрашивала его Петицкая.

Николя начал уж восклицать:

- Умираю! Умираю!

- Ну, бросьте его! - разрешил, наконец, разбойник.

Капуцины поотпустили Николя, который мгновенно же поднялся на ноги и бросился бежать. В передней он едва успел схватить шубу и, держа ее в руках, вскочил в свою карету и велел, что есть духу, везти себя домой.

- Ну, теперь вас, madame, - обратился разбойник к Петицкой.

- Серж, умоляю тебя, я невинна! - взмолилась к нему она.

- Знаю я вас, как вы невинны! - воскликнул разбойник.

Здесь, впрочем, автор находит более удобным накинуть завесу на последовавшую затем грустную и возмутительную картину и воскликнуть только:

О, родина моя!

Когда смягчишься в нравах ты!